Хладнокровный ублюдок, яростно рвущий аристократов

Глава 17

Лесобаза. Печально известная. Самый криминальный район города, населённый уголовниками, маргиналами и пролетариями всех сортов. И мы, забравшиеся сюда совсем с другого берега, чужаки, пришельцы. Потенциальные жертвы.

Тут и дома отличались от того же Мыса, ветхие бараки с осыпающейся штукатуркой не ремонтировались, наверное, с момента постройки. Фонарей на улицах почти не было, а если фонарные столбы и стояли, заклеенные объявлениями с рекламой, то лампочки в них были выкручены или выбиты. Стены, исписанные граффити, навевали ощущение, что мы попали в настоящее гетто.

Я чувствовал жгучие пристальные взгляды, бросаемые на нас из подворотен и с детских площадок, но продолжал идти, помогая при этом Андрею. Он немного оклемался, но быстро шагать ещё не мог. Даже такой, неторопливый шаг требовал от него колоссальных усилий, он держался на одних только морально-волевых.

Мы шли окраиной, вдоль реки, но от внимания местных жителей всё равно не скрылись. К нам наперерез выскочил один из таких товарищей, больше похожий на морлока, а не на человека.

— Стоять! Откуда? — грозно окликнул он нас с Андрюхой.

Следом за ним подтягивались ещё шестеро.

Я посмотрел на него устало, вздохнул. Пацаны явно настроились на драку, повеселиться, показать молодецкую удаль, и что бы я не говорил, слушать меня не станут. Андрюха же предоставил разговор мне, как старшему.

— Из реки, — равнодушно бросил я.

— Чё, купальный сезон открыли? — гоготнул один из лесобазовских.

Они обступили нас кругом, преграждая путь, разглядывали, как диковинных зверей. Будто никогда не видели людей из другого района.

— Есть курить? — после короткой заминки и перебора возможных вариантов спросил морлок.

— Табак промок, спички отсырели, — сказал я.

На лице малолетнего гангстера отразилась работа мысли, он даже почесал в затылке, подыскивая новые аргументы. Похоже, не нашёл. Зато один из его дружков оказался посмышлёней.

— На Лесобазе кого знаешь? — с вызовом спросил он.

Я постарался припомнить, как звали местного главаря. Интересовался не так давно.

— Лёху Ильина знаю, — сказал я.

Пацаны рассмеялись. Оно и понятно, это ровно то же самое, если бы я на пограничной заставе другого государства какой-то оборванный бродяга заявил, что лично знает их государя.

— А он-то тебя знает? — смеясь, произнёс морлок.

— Думаю, наслышан. Иван Ипатьев, — представился я.

Моё имя было ещё не так известно, но на Мысу его уже знали все. Оставалось надеяться, что слава обо мне дошла и до противоположного берега.

— Это ты что ли Масленникова вынес? — удивился один из них.

— Ну, я, — сказал я.

Они зашушукались между собой, в воздухе повисло какое-то напряжение. Мы с Андреем ждали, какой вердикт вынесет общественность в лице семерых лесобазовских маргиналов.

— У Лёхи к Маслу вопросики были… К тебе пока нету, — сообщил морлок. — Гуляй, Вася.

— Как ты меня назвал? — я вопросительно поднял бровь, глядя ему в лицо.

— Э-э-э… Чо? — не понял морлок.

— Иван! Ипатьев! — рявкнул я, сходу пробивая ему в грызло.

Лесобазовский рухнул наземь, его дружки даже не шелохнулись. Я был в своём праве. Нет, они могли бы вступиться за товарища, но прекрасно осознавали, что их друг сейчас впорол косяк и получил за дело, а если они вступятся, то получат тоже.

— Иван Василич, пошли уже, — тихим слабым голосом сказал Андрей.

Да, больше нас никто не задерживал, лесобазовские благоразумно расступились перед нами, даже не попытавшись толкнуть кого-нибудь плечом. Теперь меня точно запомнят. А к самому Ильину надо будет наведаться, пообщаться за жизнь. В конце концов, Лесобазу я тоже планировал прибрать к рукам.

До моста мы добрались без приключений, словно одна компания лесобазовских, проверив нас, предупредила всех остальных, что нас трогать не стоит. Задерживаться в чужом районе мы тоже не стали, чтобы не искушать судьбу. А перейдя мост, оказались в родных местах, знакомых и приветливых.

Здесь, на Мысу, тоже бродили компании, выпивая на детских площадках и цепляясь к прохожим, сшибая мелочь и стреляя сигареты. Нас, однако, узнавали издалека и уважительно здоровались. Приходилось подходить, жать всем руки и какое-то время вести светские беседы, чисто из вежливости, поэтому путь до родных дворов занял больше времени, чем я ожидал.

В качалку возвращаться мы не рискнули, пошли к Андрею домой. Жил он почти в такой же квартире, что и Рита, в соседнем подъезде, разве что у его семьи была двушка. Я помог ему подняться на этаж. Как назло, последний, пятый.

— Явился! — пожилая женщина в ситцевом халате и бигудях на выжженных краской «платиновый блонд» волосах встретила нас на пороге. — Опять шлялся где-то! Батюшки, да что с вами случилось-то?!

— Долгая история, — сказал я. — Так, Андрей, я пошёл.

— И куда вы в таком виде на ночь глядя собрались, молодой человек? — остановила меня его мать. — Вы же простудитесь! А ну, заходите.

Перечить столь авторитетной женщине я не посмел, прошёл внутрь, разулся, оставляя мокрые следы на линолеуме.

— Я сейчас чайник поставлю! А вы, оболтусы, раздевайтесь и сушитесь, пока воспаление лёгких не схватили! — распорядилась она.

Одежда, хоть и подсохла за время прогулки по ночной Тюмени, всё равно оставалась влажной, вытягивая тепло, и, только раздевшись до трусов, я почувствовал, как продрог. Андрей обессиленно рухнул прямо в коридоре, не справившись даже с такой простой задачей. Я перетащил его в зал и уложил на тахту.

Обстановка здесь была достаточно бедной, почти что нищей. Жили они, похоже, вдвоём, и жили небогато. Ремонта в этой квартире не случалось последние лет тридцать, не меньше.

Андрюхина мать вошла, достала из лакированного шифоньера два колючих одеяла, швырнула нам, сходила на кухню, вернулась с двумя кружками чёрного чая. Я благодарно кивнул, закутавшись в одеяло.

— Прошу прощения, не знаю, как вас зовут, — сказал я.

— Меня-то? Валентиной, — сказала она. — Можешь тётей Валей звать, если хочешь.

— Иван, — представился я в ответ.

— Ну и как вас так угораздило, Иван? — уперев руки в бока, спросила она. — Этого дурачка я даже не спрашиваю, он как телок на верёвочке, за кем хочешь пойдёт, одна качалка своя на уме. Ты мне скажи, я вижу, вроде интеллект-то есть в глазах.