Хлебозоры

Примерно через неделю к нам пришел дядя Леня и сообщил, что нашел берлогу в десяти километрах от Божьего озера. Правда, медведя там еще нет, но он обязательно ляжет, поскольку уже приготовил берлогу и бродит недалеко от нее. Володя торжествовал. Он вычистил привезенное с собой ружье, зарядил патроны и стал ждать сигнала, когда пойти на берлогу. Дядя Федор был не против охоты, но его коробило, что идти на медведя придется с дядей Леней. Однако деваться некуда, другой берлоги так скоро не сыщешь даже в наших лесных местах. Он тоже собирался на охоту, для чего взял у Турова двустволку и пока тренировался, палил из нее по тетрадному листу, повешенному на баню. Меня сначала не хотели брать — мама и слушать не могла, резала сразу — умру, а не пущу! Однако Володя, обласкавший Басмача, как-то незаметно убедил и мою мать. Она лишь взяла слово, что меня посадят на дерево и только потом станут вытравливать медведя из берлоги.

Сигнал от дяди Лени мы получили после второго зазимка и в тот же день собрались на Божье озеро. Но когда мы вышли из избы, Басмач вдруг бросился на нас, душась на ошейнике, не лаял, а орал, захлебывался пеной и никого не подпускал.

— Это не на нас — на ружья, — догадался дядя Федор. — Запомнил, думает, убивать будем…

И правда, когда мы с Володей отдали ему ружья и отослали вперед, то спокойно подошли к Басмачу, приласкали его, и он в свою очередь приласкался к нам. Отпускать мы его не стали, а повели на поводке до самого Божьего.

— Гляди-ка, — удивлялся Володя, уже знавший историю Басмача. — Собака, животное, а разум есть! Это ведь надо понять, что ружья в руках, что убить можем! У него в сознании, наверное, отпечаталось: если ружье, значит, убивать будут. На охоте-то он не был, не знает что почем…

В кордонной избе на Божьем оказалось, что мы пойдем на охоту не вчетвером, а впятером. Как раз приехал старший сын Степана Петровича, Иван — рослый, с дядю Леню, такой же белый и здоровый мужик. Это обстоятельство расстроило дядю Федора еще больше, так что он даже в избе сидеть не стал — ушел на берег и до темноты ходил там, выковыривая из-под снега выброшенный волнами рогульник. Меня несколько раз посылали за ним, однако дядя отмахивался, дескать, я не пью водки, поэтому лучше на свежем воздухе погуляю.

Тем временем мужики в избе накрыли простецкий стол, уселись, открыли привезенный Володей джин и начались разговоры, от которых заходилась душа. Только дядя Иван сначала поворчал из-за меня, дескать, зачем парнишку-то брать? Не на рябков собрались, на зверя, мало ли что бывает… И вообще он сразу мне не понравился, хоть и походил на дядю Леню: смотрел на меня пристально, оценивающе и сурово, будто хотел сказать — что за боязливое поколение пошло? Сопляк еще, а на медведя собрался.

Однако и он потом разговорился, отмяк, оттаял, и изредка, перехватив мой взгляд, подмигивал, как старому приятелю. Потом пришел озябший дядя Федор, сел к столу, но пил только чай, кружку за кружкой.

— Пей, пей! — весело подбадривал дядя Леня. — Если надо — еще поставим чайник! А с утра — мишку тормошить пойдем!

Я заметил, что дядя Федор с дядей Иваном хоть и сидели друг против друга, но даже глаз не подымали, словно оба виноватые. Или боялись друг друга так, что стоит им встретиться хотя бы взглядами, как они тут же схлестнутся и пойдет драка. Видно, это же заметил дядя Леня, потому что толкнул дядю плечом, подмигнул и весело бросил:

— Ничего, мужики! Завтра михайло-то вас помирит!

Потом я уже подобных мелочей не замечал. Мужики рассказывали такие страсти про медвежью охоту, что сами как-то сбивались, теснились за столом, а за дверью вдруг заскулил Басмач. Наверное, и ему стало страшно. Больше всех говорил, конечно, дядя Леня. Он орал по-медвежьи, вскидывая руки, царапал мужиков, заворачивал им кожу с головы на лицо, и многие его случаи кончались трагически либо ужасными погонями зверя за охотником. Иногда волосы дыбом поднимались и в жарко натопленной избе мороз продирал по спине.

— Вот однажды весной иду — собака залаяла, — начинал очередной рассказ дядя Леня. — Думал, белка, в стволе — дробь. Гляжу — в снег лает и только подошел, с лыж соскочил, а она уж передо мной! А я в снегу по пояс. Куда бежать? Верите-нет, сажени в полторы ростом. Встала эдак вот и стоит, жмурится от света… Ну, думаю, разглядит — и хана мне!

Бывалый мичман Володя и тот присмирел, видно, что-то не сходилось с его мечтами. И Басмач уже выл на улице, скребся в двери лапой и чакал зубами. Лишь дядя Федор спокойно пил чай, кочегарил печку, чтобы согреть еще — на него напала какая-то жажда, — и изредка выходил на улицу.

Между тем керосин в лампе выгорал, свету убавилось и темень за окнами становилась непроглядной, отчего рассказы и сами рассказчики делались зловещими. Дядя Леня разошелся вконец. Он уже ползал по избе на четвереньках, изображая медведя, выскакивал из-под стола, словно из берлоги, хватал Володю в объятья и валил на пол. В самый разгар дядя Федор стукнул кружкой по столу и прикрикнул:

— Поврали и будет! Спать пора, вставать рано.

И завалился на нары. Мужики послушались, улеглись кто где, увернули лампу, только дядя Леня все еще не мог успокоиться. Он разгребал угли в печи, чтоб прикрыть трубу, потом курил последнюю цигарку и между делом травил очередную байку, как медведь украл в деревне девку и целую зиму держал у себя в берлоге. Я прижался к Володе, вдохнул вкусный и незнакомый запах его морского бушлата и незаметно уснул под страдания украденной медведем девки.

Проснулся я от громкой возни и крика.

— Медведь!!! — орал дядя Леня и, упершись ногой в косяк, держал дверь за ручку. А кто-то страшно сильный рвал ее снаружи так, что дядя Леня едва выдерживал, продолжая кричать. Басмач захлебывался от лая. Мужики заметались по избе, и заметались по стенам черные, мохнатые тени. Дядя Иван кинулся помогать держать дверь и одной рукой попробовал набросить крючок, но не вышло.

— Держи! — гаркнул дядя Леня и сам попытался закрючить дверь, но медведь рванул так, что они чуть не вылетели в сенцы. А Володя тем временем бегал по избе с ружьем, искал патроны нужного калибра и тоже кричал:

— Мужики, отойдите! Я его через дверь жигану!

Все это длилось мгновения Я почему-то оказался на печи с валенком в руках (может, подсознательно вспомнил наказ матери — при появлении медведя залезть повыше от земли). Володя наконец отыскал на лавке патронташ и лихорадочно заряжал ружье. В этот миг с улицы дернули так, что дядя Леня не выдержал и выпустил ручку из рук. Дядя Иван сунулся за дверью, запнулся о порог и выкатился в сенцы. Дверь распахнулась. Я вытаращил глаза. А Володя отступил к стене, продолжая пихать в стволы патрон, который не лез…

Но вместо медведя в избу влетел дядя Федор и тут же захлопнул дверь, ловко набросив крюк. В следующую секунду ее рванули так, что затрещали косяки. И раздался рев…

— От стерва! — вращая глазами, воскликнул дядя Федор. — Чуть только не прижучил! Все штаны испозгал! А здоровый!..

И, увидев Володю с ружьем, закричал:

— Чего копаешься! Бей через дверь!

— Погоди, давай запустим, — сказал дядя Леня и взял полено. — Пускай погреется…

Дверь уже ходила вместе с косяками, шевелились бревна простенка. Никто не успел сказать слова, как дядя Леня выбил поленом крюк, раздался грохот в сенцах, затем в избу заскочил Басмач и за ним, на четвереньках — дядя Иван. Дверь закрылась сама собой и наступила тишина. Лампа мигнула и погасла. Кончился керосин…