Хочу съесть твою поджелудочную

Тут до меня дошло.

Никто из людей не выглядит так, будто когда-нибудь умрёт. Вчера были живы и я, и жертва убийцы, и Сакура. Никто не вёл себя как умирающий. Так что, вполне возможно, ценность сегодняшнего дня одинакова для всех.

Я задумался, а она, словно предостерегая меня, сказала:

— Не хмурься так. Ты тоже однажды умрёшь. Увидимся на небесах.

— И то верно…

Моё сентиментальное отношение к тому, что она жива, — лишь раздутое самомнение. Порождение высокомерной убеждённости, что я непременно проживу дольше неё.

— Так что давай, приумножай добродетель, как я.

— Хорошо. Умрёшь — стану правоверным буддистом.

— И запрещаю тебе подкатывать к другим женщинам после моей кончины!

— Прости, но мы встречаемся без обязательств.

— Ха-ха-ха! — засмеялась она своим обычным раскатистым смехом.

Мы доверху набили животы угощениями. Расплатились каждый за себя, вышли на улицу и решили, что на сегодня пора закругляться. От школы до «Десертного рая» пешком было далековато, лучше бы мы поехали на велосипедах, но Сакура пожалела времени и усилий на то, чтобы заходить за ними домой, и мы отправились в кафе как были, в школьной форме.

Обратно мы скорым шагом шли по тротуару вдоль шоссе, освещённые лучами солнца, миновавшего зенит.

— Хорошо, когда тепло! Для меня, наверное, это лето последнее, надо оторваться на всю катушку. Что будем делать в следующий раз? Что первое приходит на ум, когда ты представляешь себе лето?

— Арбузный фруктовый лёд.

Она засмеялась. Похоже, она всегда смеётся.

— А если не арбузный лёд? — Смешок. — Что-нибудь ещё? — Смешок.

— Ледяная стружка с сиропом.

— Опять лёд!

— А для тебя что такое лето?

— Конечно же, море, фейерверки и праздничные гулянья. А ещё летняя авантюра!

— Пойдёшь искать золотой клад?

— Клад? Зачем?

— Авантюра — значит приключения, так?

Она нарочито громко вздохнула, подняла обе ладони вверх и помотала головой. Наверное, жест означал разочарование, хотя больше походил на раздражение.

— Другие приключения! Лето! Свобода! Понял?

— Встать спозаранку и пойти ловить жуков-носорогов?

— Всё с тобой ясно, [мой друг]. Ты у нас дурачок.

— Дурачок тот, у кого в определённое время года все мысли забиты романтической чепухой.

— Ты знаешь, о чём я! Ну же! — она злобно зыркнула на моё залитое потом лицо, и я отвёл глаза. — Не тяни время, я тут зажарюсь!

— А кто сказал «хорошо, когда тепло»?

— Беззаботный летний роман. Летние ошибки… Должна же я, как старшеклассница, испытать что-то подобное!

Роман ещё ладно, а ошибки не надо.

— Я жива и потому должна влюбиться.

— У тебя было трое парней, недостаточно?

— Душу не выразить числами!

— На первый взгляд, мысль глубокая, но, если задуматься, — смысл неясен. Говоря по-простому, ты собралась завести нового парня.

Я сказал это безо всякого умысла, надеясь, что она снова ответит шуткой, но ошибся.

Сакура внезапно остановилась, будто её озарило. Я этого не ожидал, прошёл по инерции шагов пять и только тогда обернулся, чтобы выяснить, в чём дело. Подумал, что, скорее всего, она заметила на земле стоиеновую монету, но Сакура пристально смотрела на меня. Сцепив руки за спиной и позволяя ветру трепать её длинные волосы.

— Что с тобой?

— Если, по-твоему, я собралась завести нового парня, ты мне поможешь?

Судя по виду, она меня проверяла. Будто нарочно, через силу, придавая лицу глубокомысленное выражение.

Не искушённый в тонкостях межличностных отношений, я не мог уловить ни смысла её мимики, ни смысла её слов.

— А чем, по-твоему, я могу помочь?

— Ладно, забудь.

Она покачала головой и зашагала дальше. Когда она поравнялась со мной, я заглянул ей в лицо и увидел прежнюю улыбку, очищенную от недавних сложных переживаний. Я понимал её всё хуже.

— Это шутка такая — мол, познакомь меня с каким-нибудь твоим другом?

— Нет!

Единственное пришедшее мне на ум объяснение, и то она отмела сразу.

— Тогда что?

— Забудь. Это не книжка, и ты крупно промахнёшься, считая, что в каждом моём высказывании есть смысл. Его нет. Общайся с людьми почаще, [мой друг].

— Ладно.

Под давлением пришлось согласиться, и я не стал говорить, как это странно — отрицать моё предположение, если смысла всё равно нет. Не стал, потому что такова психология тростниковых лодок. Мне показалось, что Сакура не потерпит продолжения разговора на эту тему. Но я всего лишь отшельник, и моё восприятие могло меня подвести. Так ли оно на самом деле, не определишь.

На развилке недалеко от школы она, помахав мне рукой, сказала громким голосом:

— Ну всё, дам знать, когда придумаю, что будет в следующий раз!

Я не стал допытываться, с каких это пор меня подписали на участие в её планах без моего согласия, махнул рукой и повернулся к ней спиной. Наверное, я уже тогда проникся мыслью, что, как говорится, семь бед — один ответ.

Вернувшись домой, я ещё какое-то время ломал голову, но так в итоге и не понял, что означали те её слова и то выражение лица.

Глава 4

В общем, я вывел такое объяснение: «Книга жизни с болезнью» — это посмертное произведение Сакуры. Она ведёт записи о том, что с ней случалось и что она чувствовала, занося их в новенькую книжку карманного формата. И, похоже, придерживается определённых правил.

Первое правило, насколько я знаю: каждый день писать не обязательно. В «Книгу жизни с болезнью» попадают только особые происшествия и особые переживания, то, что стоит сохранить на память о Сакуре после её смерти.

Второе правило: ничего, кроме текста. В её представлении, рисункам и графикам в такой книге не место, и страницы заполняются лишь строчками иероглифов, выведенных чёрной шариковой ручкой.

Наконец, она решила никому не сообщать о своей книге, пока жива. Записи, за исключением первой страницы, которая из-за её разгильдяйства попалась на глаза мне, не видел никто. Наверное, Сакура попросила родителей, чтобы после её кончины те рассказали о дневнике всем близким людям, и, как бы ни обращались с ним сейчас, окружающие получат его только после смерти автора. Отсюда следует, что книга является посмертным произведением.