Хочу съесть твою поджелудочную

— Понятно…

Возможно, она права. К моей досаде, её заявление прозвучало вполне убедительно.

Сакура в ближайшем будущем умрёт, и точно так же когда-нибудь обязательно умру я. Когда именно — не знаю, но этого не избежать. Может, даже раньше неё.

Словам человека, осознавшего приближение смерти, и правда присуща своеобразная глубина. Я чуть больше зауважал девушку, шагавшую рядом со мной.

Ей, разумеется, от моего уважения было ни тепло ни холодно. Обожателей у неё хватало с избытком — куда ещё обращать внимание на таких, как я. В доказательство тому бежавший нам навстречу от школьных ворот парень в футбольной форме, завидев идущую Сакуру, буквально расцвёл.

Заметив его приближение, она коротко подняла руку:

— Удачи!

— Спасибо, Сакура!

Футболист промчался мимо нас — сияющая улыбка, эффектные движения. Кажется, он учился в моём классе, но на меня даже не взглянул.

— Как он посмел притворяться, будто тебя здесь нет! Сделаю ему завтра выговор.

— Ерунда. Лучше ничего не делай. Меня это не задевает.

Честно, меня это не задевало. По сути, мы с ней являлись антиподами друг друга, и отношение к нам одноклассников, разумеется, не могло не различаться.

— Ну, так ты друзей не заведёшь!

— Факт. Хотя это и не твоё дело.

— А так — тем более!

Разговаривая, мы дошли до ворот. Мой дом находился в одной стороне от школы, её — в противоположной, и настала пора прощаться. Как ни жаль.

— Ну всё.

— Насчёт твоего предложения…

Я уже собрался повернуться к ней спиной, но её слова меня остановили. Она радостно улыбалась, будто задумав какую-то шалость. Я, как мне кажется, радостным точно не выглядел.

— Раз тебе невтерпёж, так и быть — разрешаю стать моим помощником на те немногие дни, что у меня остались!

— Это как понимать?

— Ты свободен в воскресенье?

— Ох, прости, у меня назначено свидание с одной милой девушкой. И ужас в том, что, если оставить её одну хоть ненадолго, она тут же закатывает истерику.

— Врёшь ведь?

— А если вру?

— Тогда встречаемся в воскресенье, в одиннадцать утра, перед станцией! И я обязательно запишу это в «Книгу жизни с болезнью»!

Сказав как отрезав — будто моего согласия не требовалось с самого начала, — она помахала мне рукой и зашагала прочь.

В ту сторону, откуда на нас с высоты смотрело летнее небо, окрашенное в оранжевый и розовый цвета с едва различимой примесью ультрамарина.

Не ответив на её жест прощания, теперь я всё-таки повернулся к ней спиной и двинулся домой.

Громкий смех утих, небо понемногу насыщалось ультрамарином. Я шёл знакомой дорогой.

«Привычная для нас обоих дорога до дома, но на каждом шаге мы наверняка видим её по-разному», — подумал я.

Мне, скорее всего, предстоит ходить по ней до окончания школы.

А сколько ещё раз суждено пройти той же дорогой Сакуре?

Но она права: я тоже не знаю, сколько ещё раз здесь пройду. Цвета, в какие окрашен путь для неё и в какие он окрашен для меня, на самом деле не должны различаться.

Я прижал палец к шее и убедился, что жив. Попробовал передвигать ноги в такт биению сердца — и появилось ощущение, будто я через силу встряхиваю свою затухающую, мимолётную жизнь. Настроение испортилось.

От неприятных переживаний меня, пока ещё живого, отвлёк подувший вечерний ветер.

Глава 2

Дело было в апреле, когда ещё цвела поздно распустившаяся сакура.

Оказалось, медицина добилась определённых успехов. Большего сказать не смогу: в деталях я не разбираюсь и углубляться в них не хочу.

Но по меньшей мере достижения медицины позволяли девушке, которой смертельная болезнь оставила меньше года жизни, проводить свои дни так, что о её недуге никто не догадывался. Иначе говоря, человек получал возможность дольше жить по-человечески.

Больные, но по-прежнему активные люди представлялись мне чуть ли не роботами, но для тех, кто страдал от тяжёлых заболеваний, мои впечатления ничего не значили.

Вот и она не забивала себе голову всякой ерундой, а пользовалась благами медицины по полной.

А то, что о её болезни проведал какой-то там одноклассник, — не более чем результат невезения и собственной безалаберности.

В тот день я пропустил школу. Причиной стал аппендицит, а точнее — последствия операции: мне снимали швы. Чувствовал я себя хорошо, процедуры завершились быстро. Мне следовало, несмотря на опоздание, пойти на занятия, но из-за длительного ожидания, свойственного большим больницам, и из-за собственного упрямства — раз так, ну её, эту школу — я задержался в больничном холле.

Казалось бы, мелочь. На краешке дивана, одиноко торчавшего в углу холла, беспризорно лежала книга. «Кто-то забыл, — подумал я, и одновременно во мне проснулось и подтолкнуло к действиям специфическое любопытство книголюба: — Что это за книжка?»

Пробравшись сквозь толпу пациентов, я подошёл к дивану и сел. В книге на беглый взгляд насчитывалось не меньше трёхсот страниц, и на ней была надета фирменная обложка соседнего с больницей книжного магазина.

Я снял её, чтобы посмотреть название. К моему удивлению, обязательной для карманных изданий суперобложки под ней не оказалось, а на передней обложке самой книги красовалась надпись «Книга жизни с болезнью», сделанная от руки толстым фломастером. Такого названия, будь то отдельная книга или книжная серия, я, разумеется, никогда не встречал.

Что это? Сколько ни гадай, ответа не получишь, и я перевернул страницу.

Меня встретили не привычные глазу печатные иероглифы, а тщательно выведенные шариковой ручкой строчки. Иначе говоря, текст был рукописным.

«23 ноября 20ХХ.

Отныне я собираюсь день за днём описывать в этой книге, названной мной “Книга жизни с болезнью” свои мысли и действия. Никто, кроме моей семьи, не знает, что в ближайшие несколько лет я умру. Приняв это, я пишу сюда, чтобы сжиться с недугом. Сперва о нём. Когда совсем недавно выяснилось, что у меня не в порядке поджелудочная железа, диагноз оказался страшным — от этого заболевания большинство людей умирает очень быстро. Оно развивалось практически бессимптомно…»

— Поджелудочная железа… Умру… — невольно проронил я. Такие сочетания звуков мне не приходилось произносить в повседневной жизни.

Что ж, понятно. Человеку сообщили, что ему осталось недолго, и он ведёт дневник о том, как борется с болезнью, — точнее, как с ней сосуществует. Мне не следует его читать.

Когда я это понял и закрыл книгу, надо мной раздался голос:

— Послушай…

Я поднял голову и, хоть и удивился, виду не подал. Удивился я потому, что знал заговорившую со мной девушку. А чувства скрыл, понадеявшись, что она обратилась ко мне не из-за книги.