Хочу съесть твою поджелудочную

— Ой, что будет!

— Я потом верну. Обещаю.

— Говорю же — не парься. Всё за мой счёт. Я раньше подрабатывала, скопила денег, и их надо потратить.

«Пока я не умерла». Этого она не сказала, но, наверное, подразумевала.

— Ещё хуже. Трать на что-нибудь более осмысленное!

— Я и трачу! Одной жареное мясо есть скучно. А я готова заплатить, чтобы стало веселей.

— И всё-таки…

— Простите, что заставили ждать. Вот ваши напитки.

Официант с улуном появился, как по волшебству, ровно в тот момент, когда я запнулся. Мне почудилось, будто она нарочно его позвала, чтобы прервать разговор о деньгах. Такая у неё была хитрая улыбка.

Вслед за чаем принесли мясное ассорти. Скажу откровенно: выглядели эти красиво разложенные куски аппетитно и дорого. Кажется, такое мясо называют мраморным. На красном фоне ярко выступали белые прожилки жира, и казалось, его можно есть даже сырым. Меня многие осудили бы за подобные мысли.

Решётка над жаровней раскалилась более чем достаточно, и моя спутница с видимым наслаждением положила на неё мясной ломоть. От приятного скворчания и щекочущего ноздри запаха у меня заныло под ложечкой. Растущему школьнику голод не победить, и я положил кусок для себя. На разогретой до высокой температуры решётке мясо высшего сорта зажарилось мигом.

— Приступим! А-ам!

— Приступим. Да, на вкус ничего.

— И это всё впечатление? Не «обалдеть как вкусно»? Наверное, перед смертью я стала сентиментальнее…

Нет, конечно же, мясо было восхитительным. Просто сказывалась разница в темпераментах.

— Объедение! Богачи, наверное, только таким и питаются.

— Богачи, скорее всего, не ходят в рестораны с меню «ешь сколько влезет».

— Пожалуй. Даже жалко их — столько вкуснотищи!

— Они и так могут что угодно есть от пуза.

Я не особо проголодался, и тем не менее порцию на двоих мы умяли в мгновение ока. Сакура взяла лежавшее на краю стола меню и придирчиво его изучала, выбирая добавку.

— Есть предпочтения?

— Полагаюсь на тебя.

Ответ вполне в моём духе.

Она молча подняла руку, и возле столика в ту же секунду возник официант — он будто неотрывно за нами наблюдал. Меня такая преданность делу несколько покоробила, а распорядительница пира, глянув на меня краем глаза, бегло продиктовала заказ:

— Сычуг, матка, прямая кишка, сетка, рубец, сердце, пищевод, аорта, лёгкие, книжка, сладкое.

— Стоп, стоп, стоп! Ты что заказываешь? — мне было неловко мешать работе официанта, но в её словах отсутствовал привычный смысл, и я не сдержался: — Книжка? Какая книжка?

— Из желудка, разумеется!^[5] Да, всё, что я назвала, — по одной порции на каждого.

Выслушав её, официант улыбнулся и поспешил оставить нас одних.

— Как ты сказала — сычуг? Это что, блюдо из сыча?

— Так ты не знал? Это всё названия частей говяжьей туши. Люблю потроха!

— В смысле — внутренности? Как смешно, однако, обозвали некоторые части коровы!

— А у людей разве нет? Вот в английском funny bone^[6] — «смешная кость».

— Не знаю, где это.

— Кстати, «сладкое» — это железы, включая поджелудочную.

— Неужели поедание коровьих кишок — часть твоего лечения?

— Нет, просто они мне нравятся. Спроси о моём любимом блюде, и я отвечу — потроха. Моя любовь — внутренние органы!

— Что же ответить на это гордое признание?

— Я забыла заказать рис. Взять?

— Не надо.

Вскоре нам принесли большое блюдо со всеми заказанными ею внутренностями. От их вида, ещё более гротескного, чем я себе представлял, у меня практически пропал аппетит.

Послав официанта за белым рисом, Сакура увлечённо принялась раскладывать внутренности на решётке жаровни. Ничего не поделаешь, пришлось помочь.

— Смотри, этот поджарился!

Она не смогла равнодушно взирать на то, что я сторонюсь этого безобразного месива, и, не спрашивая согласия, положила на мою тарелку нечто белое, булькающее, испещрённое дырками. Мои убеждения запрещали мне транжирить еду, и я с опаской отправил кусок в рот.

— Вкусно ведь?

По правде сказать, он и жевался хорошо, и пах приятно, и оказался куда вкуснее, чем я ожидал, однако изнутри поднялось странное чувство обиды — будто меня провели, и я ограничился кивком. Она, как обычно, беспричинно улыбалась.

Я заметил, что у неё кончился чай, подозвал официанта и попросил у него ещё улуна и немного обычного мяса.

Я в основном ел мясо, она — требуху. Иногда я тоже клал себе кусочек, и она смотрела на меня с раздражающей ухмылкой. В такие моменты я делал вид, будто жевать заботливо приготовленные ею внутренности — занудная обязаловка, она стонала от досады, а мне становилось легче на душе.

— Не хочу кремации, — предложила она очевидно неподходящую для случая тему, пока мы с удовольствием угощались жареным мясом.

— Что, прости?

Я мог ослышаться и на всякий случай переспросил. Она с серьёзным видом повторила:

— Не хочу кремации. Вот если бы меня после смерти зажарили…

— Ничего, что мы тут едим жареное мясо?

— А то ведь пропаду из этого мира насовсем. Как бы уговорить остальных меня съесть?

— Давай доедим, а уж после обсудим, как избавиться от трупа.

— Ты мог бы съесть мою поджелудочную!

— Ты меня слышишь?

— В некоторых странах есть поверье: если тебя съедят люди, твоя душа продолжит жить в них.

Похоже, ни черта она не слышала. Или слышала, но не слушала? Скорее второе.

— Не прокатит?

— Не прокатит. По этическим соображениям. Не знаю, как по юридическим, надо проверять.

— Ясно. Жаль! Не смогу поделиться с тобой поджелудочной.

— И не надо.

— Не хочешь её есть?

— Ты из-за неё умираешь. Наверняка в ней первой застрянет часть твоей души. А твоя душа — тот ещё раздражитель.

— Это да, — она радостно захохотала.

После смерти столь неуёмной девушки её душа не успокоится и наверняка сосредоточится в поджелудочной железе. Не стану я такое есть, и не просите.

Если сравнивать, она уплела гораздо больше меня. Наелась до отвала и мяса, и риса, и потрохов — аж дыхание спёрло. Я-то остановился, когда понял, что желудок раздулся от насыщения. Разумеется, я с самого начала заказывал ровно столько, сколько мог вместить, и не повторил её ошибки — она уставила весь стол дополнительными закусками.