Хочу съесть твою поджелудочную

— Нет уж, я пока не хочу становиться убийцей.

— Да брось. Ты помогаешь умирающей возлюбленной сбежать из больницы, но по дороге её настигает смерть. Привычное клише, никто тебя не осудит.

— По твоей логике, если незнакомый человек якобы просит его толкнуть и я спихну его в кипяток, меня тоже не осудят?

— А разве нет?

— Разве нет. Это преступление, причинение телесных повреждений. Так что побег из больницы проворачивай с тем своим любовником, кому не жалко укоротить твою жизнь.

Она фыркнула и с довольно искренним разочарованием покрутила на пальце резинку, которой стягивала волосы. Я огорчился. Неужто она считала, что я соглашусь подвергнуть её опасности? А ещё я удивился. Как она могла, пусть даже в шутку, предложить такую глупость — рисковать собственной жизнью, когда её дни и так сочтены?

А вдруг она не шутила? Я посмотрел на её неизменную улыбку, и меня охватило слабое, едва уловимое чувство тревоги.

После она предложила: «Давай сбежим из палаты», и мы вместе отправились в магазинчик на третьем этаже. Она шла передо мной и бережно, чтобы не порвалась тянущаяся от правой руки трубка, катила капельницу, похожую на микрофонную стойку. С виду — типичный пациент больницы. Так мне казалось.

Мы сидели на кушетке недалеко от магазинчика и ели фруктовый лёд, когда она неожиданно завела странный разговор. Почему и отчего — я не понял.

— Знаешь, почему сакура расцветает весной?

— Ты о себе? Если да, то я не понимаю вопроса.

— Нет, конечно! Я хоть раз говорила о себе в третьем лице? Постой, неужели у тебя есть другая по имени Сакура?.. Вот же гулящий тип! Лучше бы ты умер.

— Не сталкивай меня под поезд, чтобы было с кем проводить свободное время на небесах. Пусть уж лучше тебя похоронят в день «томобики», приносящий несчастья друзьям^[28].

— Ни за что! Я хочу, чтобы мои друзья жили дальше.

— Тогда напиши и сдай мне сочинение на тему, почему мне лучше умереть. Ладно, мы вроде о том, почему сакура расцветает весной? Наверное, потому, что такова особенность этого вида растений.

На мой более чем содержательный ответ она презрительно засмеялась, будто бы от всего сердца считая меня идиотом. Я с большим трудом подавил желание вмазать ей по носу бруском фруктового льда с лимонным вкусом, который держал в руке.

Заметив, похоже, моё недовольство, она беззаботно хихикнула и разъяснила, что пыталась сказать:

— Объясняю. Приблизительно через три месяца после того, как опадут лепестки сакуры, завязываются новые цветы. Но почки на время погружаются в спячку. Ждут, пока потеплеет, а затем разом распускаются. Иначе говоря, они дожидаются поры, когда им положено цвести. Правда, замечательно?

«Не слишком ли большая натяжка — видеть в особенностях цветка проявление замысла?» — слушая её, подумал я. Да и ждут они только насекомых и птиц, разносящих пыльцу. Но я не стал придираться. Потому что посмотрел с другой точки зрения.

— Понятно. Для тебя точнее имени не придумаешь.

— Потому что я такая же красивая? Ой, ты меня смущаешь…

— Нет. Цветок по собственному выбору цветёт весной. Ты считаешь, что наша встреча и события вокруг нас не случайны, а определяются нашим выбором. Поэтому мне кажется, что название цветка в точности подходит тебе как имя.

Она на секунду растерялась, но затем с огромной радостью произнесла: «Спасибо». «Подходит» и даже «в точности» сложно назвать комплиментом, и я не понимал, что её так обрадовало.

— [???], твоё имя тебе тоже хорошо подходит.

— Ну, не знаю.

— Смотри, со мной рядом Смерть, Извечно Грустный Ангел, — с победной улыбкой пошутила она, тыча пальцем то в меня, то в себя.

Услышав эти слова, я вспомнил всю нашу беседу и вновь подумал, что Сакура сегодня какая-то странная.

Она хрустела арбузным льдом и выглядела так, будто проживёт вечно, оставаясь такой всегда. Тут ничего не изменилось, и всё же её шутка прозвучала нервно — как если бы она в последний день каникул лихорадочно пыталась сделать так и не начатое самостоятельное задание на лето.

«Похоже, у неё что-то случилось», — решил я про себя. Но спрашивать ничего не стал, сочтя подмеченное мной лёгкое нетерпение чем-то само собой разумеющимся. Ей остался год жизни. По-хорошему, странной следовало бы назвать её беззаботность.

Поэтому тревожное ощущение, будто что-то не на своём месте, в тот день я счёл сущей мелочью и списал на своё субъективное восприятие.

Так мне показалось правильней.

Тем не менее, когда в субботу меня снова позвали в больничную палату, моё смутное ощущение тревоги обрело наглядные очертания.

Я пришёл точно в назначенное время, и Сакура, сразу же заметив моё присутствие, назвала меня по имени и улыбнулась. Только как-то неуклюже.

На лице ясно читалась нервозность, как будто её богатая мимика в точности отразила её душевное состояние. Я не мог отделаться от дурного предчувствия.

Обуздав ноги, тянувшие меня назад в коридор, я сел всё на тот же металлический стул, и Сакура, подтверждая мои опасения, решительно произнесла:

— Послушай, [???]…

— Что такое?

— Давай хоть разик, а? — С этими словами она взяла лежавшую на прикроватной тумбочке колоду карт. — Сыграем в «Правду или действие»?

— Зачем?

Зачем нам эта дьявольская игра? Первым порывом было отказаться, но меня встревожило, почему она вдруг предложила сыграть и, что важнее, почему с таким похоронным видом.

Сразу она не ответила, и я продолжил:

— Видимо, у тебя есть неотложный вопрос или неотложное дело. Такие, что, если попросить, как обычно, я тебе откажу.

— Нет… Не совсем. Наверное, ты и так бы мне рассказал, но в душе я не готова спрашивать и потому хочу положиться на судьбу.

Она говорила несмело, с какой-то ужасающей покорностью. Как это понимать? Не припомню, чтобы я хранил какой-то секрет, способный поставить её в неловкое положение.

Сакура пристально посмотрела мне в глаза. Словно пытаясь силой навязать свою волю. Удивительное дело, но её взгляд лишал меня всякого желания сопротивляться. Потому что я — тростниковая лодка? Или потому, что Сакура — это Сакура?