Хочу тебя испортить

— Развела тут событие!

— Для меня событие! — огрызаюсь, не пытаясь скрыть обиду.

Бойко застывает. Вновь сканирует меня каким-то странным взглядом.

Так раздражает! Сил нет! Отталкиваю его и ухожу.

В субботу утром автобус выгружает нас перед Аккерманской крепостью с палатками, спальными мешками, прочей походной атрибутикой и провизией. Идея экскурсии действительно принадлежит мне. Никто прежде не приезжал сюда с ночевкой. Курочкину, нашему учителю истории, предложение показалось интересным, и он быстро все организовал.

Первым делом разбиваем на территории крепости лагерь и только после этого отправляемся на обход. Виктор Степанович рассказывает нам, что крепость была заложена золотоордынским ханом в XIII веке, неоднократно подвергалась нападениям, меняла владельцев, но по нынешний день остается одним из наиболее сохранившихся фортификационных строений страны.

Я обожаю историю. С интересом слушаю все, что нам рассказывают, и с энтузиазмом верчу головой. Кроме того, радуюсь, что помимо нашей группы к экскурсии присоединились девочки из историко-краеведческого кружка.

Вечером мы разжигаем костер и варим настоящую казацкую полевую кашу. После сытного ужина долго болтаем с ребятами и пьем чай. Расходимся по палаткам, когда становится совсем холодно.

— Мне немного страшно, — признается Катя, когда мы переодеваемся в пижамы и забираемся каждая в свой спальный мешок.

— Лично меня смущает только скованное положение, — со смехом отзываюсь я.

— Ага, непривычно. Чувствую себя сосиской в тесте.

— Ты слишком тощая сосиска. Никто на тебя не позарится, — дразнит Катю третья девочка — Лена. — Спим, девчонки. Завтра поболтаем. А то, зная Курочкина, подъем будет очень-очень ранним.

Для меня он оказывается самым ранним. Сквозь дрему чувствую, как что-то скользит по моим бокам, но закричать не успеваю. Потому как чья-то крепкая ладонь затыкает мне рот.

16

Разрешаю себя ненавидеть!

Кожу лица лижет холодный влажный воздух, а глаза слепит свет неясного происхождения. Зажмуриваясь, пытаюсь держать под контролем все жизненно важные маркеры. Убеждаю себя, что ничего ужасного не происходит. Но дыхание срывается. Пульс разгоняется. Меня резко бросает в жар.

Сердце работает на износ.

Скрежещет молния, и меня выбрасывают из спального мешка. Едва я успеваю уловить веяние студеного ночного воздуха, как ощущаю сзади давление чьего-то горячего, большого и твердого тела. Он, а сомнений, что это мужчина, не возникает, будто приклеивается ко мне, и уже на контрасте тепла с холодом меня сотрясает крупная дрожь.

— Просыпайся уже, Центурион, — звучит над ухом насмешливое рычание Бойко. — Все веселье проспишь.

Гаденыш! Чертов гаденыш!

Только от звуков его голоса прихожу в бешенство. Сердце берет планку повыше. Хотя, куда уж выше? Мы так не договаривались!

— Центурио-о-он, — снова тянет этот долбанутый маньяк.

Резко распахивая глаза, тут же морщусь. Источником света служат автомобильные фары сразу нескольких машин. С трудом привыкаю к этой яркости. А когда привыкаю… Задыхаюсь от гнева.

Всю поляну, на которой разместился наш лагерь, занимают взлохмаченные и сонные члены моей группы. Да как занимают! Ребята стоят на коленях, а дружки братца возвышаются над ними и, судя по всему, контролируют, чтобы никто из них не вздумал подняться.

— Совсем озверели? — кричу я, пытаясь обернуться. — Больные ублюдки!

Только Бойко мне не позволяет. И эта беспомощность против него капитально усиливает мою ярость.

— Сейчас же отпусти! Отпусти меня!

— Спокойно, Центурион, спокойно, — ему по-прежнему весело. — Не ори ты так. Связки порвешь.

— Если бы могла, я бы тебя разорвала!

В ответ доносится лишь его сипловатый смех. То ли в попытках приглушить этот хриплый вибрирующий звук, то ли по другим неизвестным мне причинам… Кирилл вдруг прижимается губами к моей шее чуть ниже линии роста волос. Прижимается и на мгновение замирает. Меня же словно током пробивает. По всему телу летят колючие и горячие мурашки. Рефлекторно дергаюсь, а он… Бойко делает глубокий вдох, который я ощущаю физически. Что за животные повадки? Зачем он нюхает меня, будто я какой-то безмозглый деликатес в его пищевой цепочке? Наглая беспардонная зверюга!

Меня дико трясет. Внутренности скручивает жгучим узлом. Грудные мышцы простреливает огненной судорогой.

— Я тебя ненавижу! — спешу сообщить, хоть Бойко и плевать на это.

Небо над нами прорезает кривой и трескучей вспышкой света. И я замираю за секунду до того, как воздух пробивает жуткий грохот грома. Кто-то свыше словно намеренно усиливает мои слова. Только я сама до ужаса боюсь грозы. Тем более, когда нахожусь далеко от укрытия.

— Испугалась, ракушка, м?

Мало того, что меня безостановочно колотит мелкой выразительной дрожью, Кирилл, конечно же, чувствует, когда я вздрагиваю от звуков грома.

— Бойко, Чарушин, Фильфиневич, Георгиев, Шатохин! Я знаю, что это вы, — врывается в затянувшуюся тишину приглушенный голос профессора Курочкина. Краем глаза вижу, как ходит ходуном палатка, в которой он спал. Но выйти Виктор Степанович не может. Эти дикари, должно быть, сделали что-то с замком. — Одумайтесь! Одумайтесь, не создавайте себе проблемы. Не усугубляйте своего и без того шаткого положения. Вы поступаете очень опрометчиво…

Никто не собирается реагировать на его увещевания. По крайней мере, не так, как рассчитывает профессор. Парни переглядываются и бессовестно ржут.

— Что вам от нас надо?

— А вот это правильный вопрос, Центурион. Сейчас мы снимем небольшой фильм и уедем, — вкрадчиво проговаривает Бойко. Только после этих слов замечаю, что Фильфиневич снимает все происходящее на телефон. — Ты в главной роли.

Конечно же, после этих слов меня снова бросает в жар. Я задыхаюсь. Новый вдох попросту не способна сделать. Кирилл это улавливает. И продолжает в своей обыкновенной, иронично-придурковатой манере:

— Дыши, Вареник. Еще один обморок нам ни к чему.

— Я тебя ненавижу, — повторяю единственное, на что у меня хватает сил.

— Это хорошо, — заключает братец и вдруг отпускает меня.

Отпускает, чтобы водрузить мне на голову шлем с поперечным перьевым гребнем. Это я уже вижу в его глазах. Он смотрит на меня… Не понимаю, за что он меня так ненавидит? Не понимаю, зачем смотреть так долго и так пристально на того, кого ты на дух не выносишь?

Поджимая дрожащие губы, решительно отражаю этот взгляд. Стискиваю кулаки, пока ногти не врезаются в кожу. Громко и бурно дышу. Но шлем этот сбросить не пытаюсь. В голове, будто вспышка, мелькает догадка.