Ходынка

Но приказ оставался приказом: окопы и овраг засыпать! Его и отправился выполнять, едва над Ходынским лагерем забрезжил рассвет, третий батальон 8-го гренадерского Московского полка.

Рядовой Зелинский сидел на склоне оврага — сидел на удивление прямо для той гримасы, которая сейчас искажала его лицо: сузившиеся глаза, закушенная губа, морщины на обритом сверху лбу.

— Что с вами? — спросил Беляков. Тут же он предупредительно опустил руку на плечо Зелинского: — Сидите.

— Наследство, верно — попытался улыбнуться Зелинский. — Папенька, знаете ли, тоже печенью недужен.

— Не понимаю, — сказал Беляков, — и как вас в армию могли забрать?

— Сам пошел — сказал Зелинский.

Беляков слышал эту удивительную историю: сын сенатора и князя, Зелинский добровольно вышел из университета и отправился в солдаты. И все же говорить с самим Зелинским ему еще не доводилось.

— Странно — сказал он.

— Что в этом странного? — вздохнул Зелинский и снова чуть улыбнулся: — Кажется, проходит… Ну да, проходит… Что же в этом странного? — повторил он, и, держась за стену сырого песка, встал. — Разве это странно — быть со своим народом?

Маска боли вдруг опять исказила его породистое лицо.

— Гречко! — крикнул Беляков.

— Слушаюсь, ваше благородие!

— Велите людям отдыхать. Десять минут.

— Шаб-а-аш! — нараспев выкрикнул Гречко.

— А вы, Зелинский, можете идти в лагерь. Скажите, что я вас отпустил. Обратитесь там к лекарю.

— Нет уж, извольте, подпоручик! — прошептал Зелинский, закусывая губу. — Я буду со своим народом.

— Заладил! — протянул вышедший из тумана капитан Львович. — Народ-то вас не сегодня-завтра на вилы поднимет. Разве что здесь спрячетесь. Что с ним, подпоручик?

— Живот… — пробормотал оторопевший Беляков. — Верно, господин Зелинский?

— Живо-от! — тонким голосом, по-бабьи закачав головой, протянул Львович. — Ах ты ж, незадача! Ну ладно, я понимаю, солдаты тут первый раз в жизни мясо едят. А вы-то, князь, с чего брюхом скорбите? А?!

— Мне непонятны ваши насмешки, господин капитан, — процедил Зелинский.

— Подпоручик, а вы видели, как этот княжич бревна носит? Нет? О, рекомендую! Нагляднейшее пособие для любой карьеры. Заберется в середку, и давай приседать, когда другие с краев надрываются. А потом и живот. Третью неделю в службе, и — на тебе!

— Господин капитан, дозвольте продолжить работу! — сузил глаза Зелинский.

— Не дозволяю! — отрезал Львович. — А приказываю! И на папашу не надейтесь, в случае чего! Тут вам не Vichy! [1] И никто вас сюда не неволил-с!

— Есть закон… — начал Зелинский, — закон о всеобщей воинской повинности. И я не намерен терпеть…

— В солдатах, да терпеть не намерен? — переспросил Львович. — Гречко, ко мне!

1

Vichy — Виши, курорт во Франции.

— Слушаю, ваше благородие!

— Подпоручик, ничего не хотите фельдфебелю сказать?

— Я? — смутился Беляков. — Не понимаю вас, Герман Арсентьевич.

— Нижний чин дерзит, а вы не понимаете?

— Право, не знаю. Только раз, и то попробовал…

— Солдат девку только раз попробовал, — вздохнул Львович, — а она сразу двойню родила. Не так ли, Зелинский? Или что там у вас в лупанарии случилось…

— Я вас вызываю! — бешено выкрикнул Зелинский, роняя струйки зажатого в кулаках песка.

Львович подбородком указал на него фельдфебелю:

— В лагерь. Ретирадные места чистить. А на ночь — под арест! Щей и каши не давать, только хлеб и воду. Табаку не давать. Ты у меня послужишь!..

— Опричник! — выкрикнул Зелинский. — Сатрап!

Кулак Львовича мягко прилип к скульптурному лику Зелинского.

— Герман Арсентьевич! — выдохнул подпоручик Беляков.

— Палач! — промычал Зелинский, вырываясь из рук фельдфебеля Гречко и подоспевшего ефрейтора Казимирского. И вдруг, пуская носом алые пузыри, Зелинский разрыдался.

— Баба — вздохнул Львович. — Идемте-ка, подпоручик, возьмем воздуха. И не надо вопросов. Ответ один: на службу не напрашивайся, от службы не бегай.

И все же вечером подпоручик Беляков не вытерпел.

— Герман Арсентьевич, — осторожно спросил он. — Как всё-таки Зелинский в армию попал?

— Я здесь, Инезилья, стою под окном… — устало промурлыкал Львович. — Тьфу ты черт, привязалось! Попал как? Извольте: спьяну взял гулящую из веселого дома. Купил станок, чтоб чулки вязала и тем кормилась. А через месяц ее без памяти в больницу свезли: повадился есть-пить не давать, да гирькой по голове учить, гимнастической. Мало того, что выкинула, так еще дурой стала и без ног теперь лежит.

— Бог ты мой! — проговорил Беляков.

— Оно бы и пусть, да отца-сенатора подсидеть решили. В общем, выбирать пришлось: в Сибирь или, как говорится, пускай его потужит. Да плюньте, подпоручик! Еще не такого насмотритесь. У меня сын, представьте, в Германию чуть не босой поехал, электричеству учиться. А там прусские русских в очередь ставят: сначала, дескать, мы опыты делать будем, а они после нас. И чтобы профессоров слушать, их на первые скамейки тоже не пускают. А почему, спросите?

Беляков пожал плечами.

— А потому, Роман Романыч, что такие вот благодетели у нас воду в университетах нынче так замутили, что учиться там нечему стало. Только революцию крутить и жжёнку пить, да падших спасать, мать их… Ну-с, что там у нас в яме? Подпоручик, черт возьми, когда вы командовать научитесь? Гречко!

Фельдфебель Гречко выбрался наверх и, стоя одной ногой в овраге, а другой, полусогнутой, — на краю, приложил руку к виску:

— Слушаю, ваше благородие!

— Долго вы там еще? Ужин скоро…

— Осмелюсь доложить, господин капитан, с такими силами никак не забросать. И даже края ровней не сделаешь. Тут, почитай, дивизии работы на месяц. Колодцы и те закопать не успели.

— Ладно, сам вижу. Как получишь дивизию, меня хоть полковником возьми. Строй людей.

— Строиться вылазь! — крикнул фельдфебель в овраг. — Лопаты внутрь строя!

— Вот и день прошел — сказал капитан Львович. — А зачем прошел, бог весть.