Hold Me

— Я не знаю, — повторяет Хоуп, продолжая смотреть в окно и мять пальцами ткань кофты. — Не могу вспомнить, — подносит пальцы к губам, начиная их грызть, кусать до крови, чем вызывает обреченный вздох у доктора, который зовет медсестру, чтобы та сделала укол пациентке. Ведь Эмили вновь начинает нервничать. А это плохо скажется на её выздоровлении.

От лица О’Брайена.

Мне тошно это признавать… Нет, лучше вообще не думать о том, что сейчас мне требуется помощь от Джойс, которая сама предложила мне поехать в эту больницу, чтобы хотя бы убедиться — там Эмили или нет. У меня мало вариантов, поэтому нужно пробовать всё, что подвернется. В любом случае, я больше не смогу сидеть, сложа руки, и моя злость не хило так придает сил к действию. Говорить с матерью Эмили — последний вариант, к которому я прибегну. Видеть эту женщину не могу, да и что-то мне подсказывает, что она не особо сохраняет трезвость в последние дни. Только и делает, что пьет, вот она — идеальная мамаша. Сижу на переднем сидении рядом с Джойс, которая молча ведет машину, постоянно проверяя телефон на наличие звонков и сообщений от отца. Она нервничает и не скрывает этого, а мне приходится вновь натянуть маску безразличия и полного самоконтроля, чтобы не подавать виду, хотя… Что-то больно мне подсказывает, что Джойс вовсе не верит моему демонстративному спокойствию. Но я, в какой-то степени, благодарен, что она не задает много лишний вопросов, да и вовсе не открывает рот попусту.

— Я уверена, что она там, вот только проблема в том, что тебя не пустят без позволения родственников, — девушка уже крутит руль, паркуясь у ворот больницы. Здание высокое, крупное, из серого кирпича. Хорошо гармонирует с пасмурным небом и атмосферой этого дня в целом. На территории посажены деревья, но стволы у них тонкие, выглядят нездоровыми.

— Я подожду тебя, если хо… — я не даю ей закончить, перебивая:

— Сам доберусь, — лгу, ведь дороги толком не знаю, но ничего. Выкручусь. Не хочу больше отнимать чье-то время. Джойс кивает головой и тормозит окончательно, взглянув на ворота больницы, за которыми бродят люди — видимо, такие же посетители, ведь выглядят они нормально. Нормально — отвратительное слово. Как-то моя любимая героиня сказала: «Норма — это иллюзия. Что норма для паука — хаос для мухи». Я чувствую нечто подобное. Сейчас Эмили — муха в мире пауков. Она нормальная, вот только немного иначе. Это иной вид нормы.

— Звони, если что, — говорит Джойс, а у меня язык не поворачивается поблагодарить её, поэтому покидаю салон молча, хлопнув дверцей, и иду к больнице, пряча руки в карманы кофты. И нащупываю записку. Она греет меня изнутри и подпитывает надежду на то, что Эмили ещё в себе.

«Что ты будешь чувствовать, если она тебя забудет?» — Томас задал подобный вопрос мне. И сейчас я чувствую одно — страх. Мне страшно от мысли, что последний человек, который смог добиться моего расположения, забудет меня. Я не могу вот так просто всех потерять. Только не вновь.

***

— Ты помнишь, что произошло с Томасом? — Харисфорд склонился над кроватью Эмили, проверяя состояние её зрачков. Дело дрянь. Девушка вновь забывается, значит, есть ещё воспоминания, от которых её организм хочет избавиться. Хоуп вся в поту. В холодном. Ей холодно, так что пришлось накрыть ещё слоем одеяла, чтобы не дать ей окончательно замерзнуть. Девушка постоянно шевелит головой, ерзает всем телом на кровати, никак не может принять удобное положение и избавиться от зуда внутри. Её терзает. Смотреть больно, ведь она молча всё терпит, постоянно кусая себя за руки. Пришлось привязать к кровати ремнями, чтобы Эмили не нанесла себе увечий. Сейчас с ней работать опасно. Харисфорд в замешательстве. Прошло уже десять лет, а он так и не смог толком понять, каким образом её организм способен сам решать, что оставлять, а что — нет. Одно доктор знает точно — стираются только те воспоминания, которые вызывают у девушки сильные эмоции. Не важно положительные или отрицательные. Организм всё воспринимает враждебно, сражаясь за сохранение здравомыслия хозяйки. Это уникально, но пугающе.

— Доктор Харисфорд, — медсестра из регистрации примчалась сюда, потревожив размышляющего мужчину, чем вызвала его недовольство:

— Мэриша, иди на свой пост, — просит, продолжая следить за тем, как Эмили медленно «уплывает» в сон.

— Но, доктор, дело в том, что там в зале ожидания сидит человек, который спрашивал про вашу пациентку, — её слова привлекают внимание мужчины, и он, наконец, переводит взгляд на старую женщину в белой форме:

— Кто? — с непониманием щурит уставшие веки, пытаясь догадаться самостоятельно, но женщина пожимает плечами:

— Я не знаю. Он не назвал мне своего имени, но, узнав, что она здесь, заявил, что не уйдет, — по голосу ясно — нервничает. — Вот я и поспешила к вам.

Мужчина чешет легкую щетину пальцами, хмуро всматриваясь в пустоту перед собой, после чего медленно переводит взгляд на кофту, в которой засыпает Эмили, и вздыхает, решая немного переступить через полосу дозволенного:

— Предложи ему чай, — смотрит на удивленную Мэришу. — Пускай ждет вечера.

Жалость к самой себе — вот, что переполняет эту женщину. Ничего больше. Никакой любви к дочери, никакой чертовой заботы, даже ничего похожего, близко стоящего. Изабелл Хоуп жалеет только себя. Плачет о себе. Пьет, давясь своим горем, даже не подозревая, что является проблемой. Эпицентром. Зацикленная на себе. Исключительно. Глотает водку, сидя за столом на кухне. За окном уже темнеет, и зажигаются фонари. Женщина лишь нависает головой над столом, боясь, что может отключиться и упасть своим прекрасным лицом на рюмку. Ей нужно сохранить хотя бы внешнюю красоту. Оставить себе хотя бы это.

Ведь ничего у неё и нет на самом деле.

***

Почему именно сейчас я вспоминаю это?

— Дилан, неправильно, — женщина улыбается. Тепло, как она умела, и ещё раз показывает, как правильно держать гитару. — Ничего, мне тоже сначала непросто давалось, но у тебя получится.

Мальчик сидит у неё на коленях, хмуро смотря на музыкальный инструмент и частенько ругая его в мыслях, ведь понятия не имеет, почему она учит его этому. Его интересует только одно:

— Папа скоро вернется? — дергает натянутые струны. И не только гитары. Напряженная женщина выглядит мягкой и улыбается по-особому:

— Конечно. У него просто дела, — постоянно один и тот же ответ. Дилан привык слышать его, поэтому внутри проговаривает всё слово в слово, вновь принимаясь за инструмент:

— Я скучаю.

В глазах матери блеснула печаль, а голос стал тише. Гладит сына по волосам, вздыхая:

— Я тоже.

Смотрю на полную остывшего чая кружку, нервно стуча по ней пальцами. Отбиваю ритм той музыки, которую меня учила играть мать. И да, я ненавидел это дело, но всё равно эта мелодия осталась на слуху, и я невольно напеваю её про себя, когда нервничаю или сижу в ожидании. Она… Она успокаивает.

Молчу, сижу здесь уже какой час, и время тянется отвратительно долго. Мучительно бьет по ушам стрелка на настенных часах. Мимо меня ходят люди в белой форме, родственники больных, которые выглядят по-разному: кто расстроен, кто напуган, кто улыбается, наконец, упрятав надоевшего старого родственника в дурку. И я сижу среди этого больничного шума, не в силах дышать полной грудью. Клетка. Четыре стены без двери и окон. Но мне нельзя жаловаться. Я не имею на это права, ведь от одной мысли, что где-то здесь сидит Эмили, мне становится не по себе. Одна в этом дурдоме. Она — часть этой больницы, словно заключенная. Главное, что Хоуп здесь. Теперь мне хотя бы известно место её заточения. Осталось только придумать, как забрать её отсюда. Вряд ли мне это позволят сделать без согласия её матери, но умолять ту женщину я не пойду. Боюсь, что сорвусь и просто прикончу её, тогда станет только хуже. Хотя иногда этот вариант кажется единственным решением проблем.

Опять поднимаю взгляд на часы. Почти восемь вечера. Отец звонил пару раз, но я не отвечал, бросая лишь сообщения с коротким текстом, чтобы он прекратил переживать и давить мне на мозги. Вздыхаю, притоптывая ногой. Ожидания изводят сильнее, а незнание убивает. Но есть надежда, что меня пропустят? Не зря же меня попросили подождать, вот только со временем не определили. Мол, сиди и убивайся. Может, сам уйдешь, когда надоест. Но я буду сидеть. От меня не так просто избавиться. Баран упертый, как говорил Томас.

— Простите, — снова этот аккуратный женский голос, заставляющий и меня разжать веки. Я закрыл глаза? Поднимаю голову, встретившись взглядом с женщиной в форме, которая подала мне чай утром. Она стоит, слегка нагнувшись, спокойно говоря:

— Доктор Харисфорд хочет вас видеть, — её слова сжимают мне глотку, и пальцы невольно дрогают, когда женщина забирает у меня полную кружку, улыбаясь. — Он за дверью, — кивает головой в сторону железной двери для персонала, поэтому встаю, игнорируя тяжесть в ногах, что мешает мне перебирать ими быстрее, и повторно оглядываюсь на медсестру, которая, как ни в чем не бывает, возвращается к своему рабочему месту, вылив чай в один из горшков с растениями. Иду к двери, озираясь по сторонам, будто делаю что-то противозаконное, и немного мнусь, когда дверь мне открывает пожилой мужчина в очках. Он молча оценивает меня взглядом, сохраняет хмурость на лице, жестом прося зайти в коридор, что я и делаю, после чего мужчина закрывает дверь, повернувшись ко мне: