Hold Me

— Что ж, но даже столь «святую» вещь нужно стирать время от времени, — вздыхает, вновь протягивая руку, и мне приходится переступить через себя, и снять красную кофту. Голые руки тут же покрываются мурашками от холода. Это необычный мороз. Мне требуется тепло постоянно, но, даже находясь в горячей воде, я чувствую, что чего-то не хватает именно внутри. Порой я долго смотрю на себя в зеркале и задаю один и тот же вопрос: «Что ты потеряла?» — ведь чувствую, что чего-то меня лишили. Потерянное воспоминание, что должно заполнить пустоту. И я по-прежнему стою на краю пропасти своего сознания, никак не в силах вспомнить утерянное. И иногда ощущение пустоты доходит до абсурда и заставляет меня плакать. Это странно. Но с этим приходится жить. Думаю, когда-нибудь воспоминания вернутся ко мне.

Дилан видит, как мое лицо морщится от холода, поэтому снимает с себя кофту, вспомнив, что оставил спортивную сумку с вещами внизу:

— В понедельник я поеду обратно и на машине привезу все вещи, — он будто извиняется за неудобства, но это лишнее, ведь он и без того столько делает для меня. Парень даже не окончил одиннадцатый класс, решив пойти со мной в здешнюю школу. Он теряет год из-за меня, и я чувствую вину.

О’Брайен берет мою кофту, а я уже натягиваю его, чувствуя уже знакомый мне запах никотина. Мимо комнаты по коридору проносится рыжий комок шерсти, и я улыбаюсь, когда парень начинает ворчать, поспешив за ним: «Только не засирай мою комнату, сопляк», — выходит в коридор, оставляя меня. Тихо смеюсь, вздохнув полной грудью, и прячу руки в карманы кофты, чтобы согреть пальцы, и «обжигаю» их о холодный металл. Вынимаю зажигалку, а вместе с ней из кармана на пол падает мятая бумажка, на которую я не обращаю внимания. С интересом разглядываю находку, вдруг припоминая, что подобной пользовался мой отец. Сжимаю губы, пряча зажигалку обратно, и утыкаюсь взглядом в сложенную бумажку. Моргаю, пару секунд прислушиваясь к ругани Дилана, который, по всей видимости, пытается поймать Засранца в комнате, и наклоняюсь, двумя пальцами взяв находку в ладонь. Разглядываю, покрутив перед лицом. Может, это чек? Мама говорит, что лучше хранить чеки, чтобы знать, на что уходят деньги. Вряд ли Дилан из таких. Но с интересом раскрываю записку, секунд десять разбирая до безумия знакомый корявый почерк.

Знакомый.

Корявый.

Почерк.

В груди прошибает боль. Моргаю, чувствуя, как перед глазами всё плывет, и непонятное чувство оседает внизу живота, вызывая щекотку.

Мой.

Корявый.

Почерк.

Карандаш (или это ручка) почти стерся, но я могу разобрать слова. И внезапно по коже бегут мурашки, но уже не от холода. Нет, я вовсе не чувствую, что замерзаю. Мне становится до невыносимости жарко, поэтому вынимаю вторую руку из кармана, сжимая теплыми пальцами несчастный лист бумаги. Странное, заполняющее меня изнутри ощущение теплоты. Никак иначе мне не описать это чувство, будто одна из дыр в груди заливается кипятком. Мне охота распахнуть дверцу балкона и окунуться в холодный воздух, чтобы хоть как-то побороть эту внезапную напасть.

Мне больше не холодно. Щеки горят.

И всё тело пробирает приятная дрожь, когда я слышу, как парень возвращается:

— Блин, чертов… — я больше его не слушаю. Не разбираю слов, медленно подняв голову, когда Дилан переступает порог моей комнаты, держа в руках котенка, и улыбаясь, правда, его взгляд натыкается на записку в моих руках, и улыбка медленно сползает с лица, а в глазах мелькает тревога.

Тепло. Тепло в груди.

«Кажется, я люблю тебя, Дилан.

Э. Х.»