Хольмградские истории: Человек для особых поручений. Самозванец по особому поручению. Беглец от особых поручений (сборник)

– Господа, вы долго собираетесь здесь сидеть? – Я оглядел это воинство интеллигентов и покачал головой. – Прекращайте страдать. Ничего страшного не произошло. Ну загнали вас охранители в баню, так что теперь, жизнь кончена? Давайте-ка раздевайтесь и дружным строем шагайте вон в ту дверь. Баня ждет.

Что-то изменилось в глазах исследователей, и они неохотно, но все же последовали моему примеру и принялись разоблачаться. Через час, распаренные, мы уже сидели за уставленным Лейфовыми блюдами столом и потягивали кто квас, кто пиво, в ожидании Хельги и Лады, чуть ли не силком вытуривших нас из парилки. Надо отдать должное господам исследователям. Когда до них дошло, для чего я затеял это представление, они хохотали как умалишенные и почти не обиделись. Только пообещали начистить физиономию… Ну-ну. Мордобой назначили на завтрашнее утро, чему я был только рад. Надо все-таки возобновлять тренировки, а то с едой Лейфа я тут жиром заплыву, только так. А вот кто действительно повеселится, так это князь, когда ему расскажут, как дело было. Вообще, судя по ехидному выражению лица моего повара, уже завтра по Хольмграду пойдет гулять байка о том, «как охранители философов купали». М-да.

Эх, как было бы здорово, если бы я мог сказать: «А на следующий день у нас все получилось». Но нет, хоть с утра я и встряхнул исследователей в спортивном зале, вволю пошвыряв их на пол; хоть в отделении и поселился неунывающий деловой настрой, нам пришлось убить еще целых две недели, прежде чем исследователи нащупали зыбкую возможность «приручения» блокировки. Идею подала Хельга. Вообще, как я понял, в этой команде было два «генератора идей», Берг и Хельга. Бус выполнял роль практика-экспериментатора, там где дело касалось сложных манипуляций, он был незаменим, а роль Олафа и Ярослава обычно сводилась к регистрации явлений и их толкованию. Парни оказались настоящими энциклопедистами. Если где-то когда-то была описана какая-то аномалия или некая теория, будьте уверены, она им известна. Как результат вся группа работает единым отлаженным механизмом. Без затыков, конечно, не обходится, давешняя хандра тому хороший пример, но так и идеальные машины возможны только на бумаге… Как там: «шарообразный конь в вакууме», что-то вроде того. Так получилось и сейчас. Хельга выдала идею, «близнецы» нашли для нее обоснование, а Берг и Бус принялись за воплощение. Вкратце идея оказалась проста.

– Мы рассматриваем сферу исключительно как блокировку, то есть некий привнесенный элемент, и в этом наша ошибка. Я так думаю, – задумчиво произнесла барышня, потягивая кофе. – А ведь еще в первый день Берг выдвинул предположение, которое впоследствии все, включая и его самого, воспринимали исключительно как метафору.

– Это какое же? – недоуменно приподнял бровь начальник проекта.

– Что сфера является одной из тонких оболочек, – невозмутимо ответила девушка. – А ведь это так и есть. Да, эта оболочка имеет необычную структуру и много более узкий спектр действий. Но это оболочка!

– И что же ты предлагаешь? – Берг взъерошил волосы, словно пытаясь таким образом стимулировать свой мыслительный процесс. А мы: Олаф, Ярослав, Бус и я, просто тихо сидели и смотрели на брата с сестрой.

– Работать с ней, как с любой оболочкой.

– Только более подходящими инструментами.

– И по нарастающей.

– Думаешь диссонировать?

– В крайнем случае.

– А предел?

– Определим по вибрации.

Я не понял ни слова из этого «пинг-понга», но, кажется, от меня это и не требовалось.

Исследователи вдруг развили бурную деятельность. В тот же день у управителя была заказана целая карта какого-то оборудования. Часть его вообще доставили из военного госпиталя, расположенного в Загородском конце, чуть ли не из тамошних чуланов долговременного хранения. В здании канцелярии выделили отдельную комнату по соседству с кабинетом исследователей, в которой тут же начался ремонт. Заглянув в готовящееся для меня помещение (а для кого еще?!), я увидел свинцовые плиты, которыми покрывали пол, стены и потолок. Даже стыки заливали все тем же расплавленным свинцом, и меня это очень сильно напрягло. Зачем нужны подобные меры? У меня, как человека знакомого с термином «радиация», есть только одно объяснение. Впрочем, заметив мое волнение, Берг Милорадович не поленился объяснить смысл превращения комнаты в свинцовую шкатулку. Как оказалось, свинец экранирует не только слабое излучение, но и ментальные воздействия, что крайне необходимо для продолжения исследований. Успокоив меня насчет радиации, Берг тут же не преминул порадовать известием о том, что основная стадия эксперимента начнется послезавтра.

Как он запланировал, так и получилось. Через день я вошел в свинцовую комнату, где меня раздели, уложили на узкий топчан с подозрительным отверстием, аккурат под моей пятой точкой, и ввели в руку иглу капельницы. В ту же минуту комнату покинули все исследователи, кроме Буса и Хельги. Я увидел, как захлопнулась мощная дверь, отрезая нас от остального мира, и на меня вдруг накатило ощущение легкой паники. Это притом что я никогда в жизни не страдал клаустрофобией! В груди поселилось предощущение какой-то большой гадости. Такое со мной уже бывало, и ни разу эта сигнализация не подвела. Только однажды предупреждение оказалось бесполезным, но, наверное, только оттого, что изменить было уже ничего нельзя. Тогда меня скрутило так, что я полчаса отдышаться не мог, а на следующий день сатанисты вырвали мне сердце на их идиотском алтаре. Ну, блин, и мысли бродят у меня в черепушке! Я постарался успокоиться и прислушаться к тому, что мне говорит Хельга. Хорошо, что здесь именно она, если бы вместо нее был кто-то другой, тот же Берг, например, я бы вряд ли так легко успокоился. А с ее ладошкой на лбу это, оказывается, проще простого. Вдох, счет до шести, задержка дыхания, до шести, выдох, до шести, стоп, до трех, вдох, до шести, задержка, шесть, выдох…

Дальнейшее мое участие в процессе свелось к выполнению указаний по медитации, во время которой вокруг меня постоянно вились Хельга и Бус, контролируя, следя и поначалу, пока я еще не ушел, удерживая от сна. Это было время их сладкой мести, а для меня оно превратилось в четверо суток ада. Девяносто шесть часов непрестанной медитации под капельницей, на утке. Никакой еды, никакой смены положения тела, никакого туалета и никакого сна! Первые три часа я еще испытывал неудобство, потом, все больше уходя в глухой транс, я перестал ощущать собственное тело, на девятом часу абсолютной тишины и пустоты мне стало казаться, что меня нет. Я не знаю, сколько прошло времени, когда мой разум взвыл, пытаясь вернуться к нормальному существованию, но только усилием воли мне удавалось удерживаться от выхода из транса. Вечность непрерывного контроля, а потом сфера перешла в режим мерцания, то и дело одаривая фантомными ощущениями, превратившими жуткую пустоту в калейдоскоп мучений. Осознание чудовищной ломоты во всем теле, которого я не чувствовал, желание опорожнить кишечник и мочевой пузырь, существующие в форме знания, но от этого не становящиеся легче. Осознание голода и жажды, гложущих разум не меньше, чем несуществующий для меня в трансе желудок… муки ада. У меня нет тела, но оно болит! Нет желудка, но я дохну от голода. Нет языка, но он распух от жажды. И я ничего не могу с этим поделать. Потому терплю. И это терпение тоже превратилось в пытку. Одну бесконечную, разрывающую на части даже не мозг, все существо, пытку. На девяносто седьмом часу я выпал из глухого транса и, только открыв глаза, потерял сознание от наплыва образов, ощущений, запахов и чего-то еще неописуемого, огромного, подавляющего. Меня словно бы накрыло волной. Последнее, что я слышал, было: «Ставьте кокон». А затем пришла тьма.

Глава 8 Сегодня вы проснулись от боли? Может, лучше было умереть вчера?

Надо было все-таки бежать… Расслабился, идиот… Ну как же, вокруг все такие хорошие, белые, добрые и пушистые… Добился своего, князь… Ох, больно-то ка-ак!… Стоп. Мне больно. Значит, жив? Вроде бы да. Но лучше бы сдох. Суставы выворачивает, в живот словно лавы налили, а голова… Моя несчастная тупая черепушка, хоть бы она раскололась наконец. Блин, до чего же больно!…

Меня знобит. Тело будто ватное и трясется как холодец в руках алкоголика… Та-ак. Это мы уже проходили. Неужели меня снова куда-то закинуло? И хрен бы с ним. Ох. Надеюсь только, что и здесь найдется свой Грац. Его помощь мне бы сейчас не помешала.

Спустя несколько минут боль начала неохотно отступать, и я хоть и с трудом, но нашел в себе силы пошевелиться. Приоткрыл веки, и из груди вырвался облегченный вздох. Я в спальне флигеля. Подушки довольно высокие, так что мне прекрасно видно большую часть знакомой обстановки. В спальне темно. Вечер, утро? Неясно. Узкое окно с опущенными шторами, конторка, дверь… И кто это там решил побеспокоить мое болящее «благородие»?

– Виталий Родионович, к вам тут Меклен Францевич просятся. Пускать или как? – прогудел Лейф, придерживая входную дверь.

– Так что ж ты меня-то спрашиваешь? – проговорил я, ужасаясь хриплому клекоту, в который превратился мой голос. – Как-никак, он тебе жалованье платит.

– Так-то оно так, да не так, – протянул Лейф. – Я уж, почитай, неделю как расчет взял… А Владимир Стоянович разрешили пока при флигеле, временным поваром для вашего благородия. И жалованьем не обидели ни меня, ни… Так что, пускать дохтура-то?

– Да уж пропускай, – проговорил я, тихо удивляясь поступку повара, но решил, что расспросить его можно и попозже. Лейф кивнул и отодвинулся в сторону. Тут же в комнату вошел профессор. Застыл на мгновение на пороге, смерил Лейфа укоризненным взглядом и, покачав головой, подошел к моему изголовью.

– Что, дела настолько плохи, что мне сразу прислали патологоанатома? – не сдержался я.

– Шутите, Виталий Родионович? Это хорошо, – покивал Грац, одним неуловимым движением мысли, растягивая надо мной небольшую сеть познания. Э-э, чего? Я зажмурился, но отчетливое ощущение висящей надо мной ментальной конструкции никуда не делось. Даже с закрытыми глазами я могу с идеальной точностью указать, где находятся основные узлы этой сети и в какую точку надо «ткнуть», чтобы она рассыпалась. Что я, естественно, тут же и проделал.