Хор мальчиков

Иногда, правда, Мария слышала утешительное: «Едва устроюсь на новом месте, сразу напишу тебе, научу, как действовать», — но в эти обещания не верилось — и в самом деле, теперь прошли уже месяцы, и никто так и не написал. И всё ж одна из знакомых, перебиравшаяся в Бремен, поделилась своим запасным вариантом, как бы невзначай шепнув на ушко о неких мальчиках из Трира и Аахена. Первый город Мария отвергла как родину Маркса («там наверняка городская управа сплошь набита его последователями — хуже, чем здесь»), зато второе предложение показалось аппетитным: этот довольно большой город наверняка принадлежал в её глазах тому миру, о котором она мечтала, уезжая из дома, и до которого ещё не добралась, и недаром был знаменит собором (Мария до сих пор не видела ни одной кирхи) и близостью сразу к двум иным странам. Чем было замечательно последнее, она не могла бы сказать, но звучало это по меньшей мере заманчиво. Ничего путного она не сказала бы и о рекомендованном ей «мальчике из Аахена», который при знакомстве оказался одышливым мужчиной лет за пятьдесят (а значит, решила она, опытным, знающим ходы); деловой разговор с ним поначалу дал осечку на интересном месте, когда Мария услышала, что должна заплатить сию минуту не аванс, а всю оговорённую сумму. Уж это-то правило она усвоила — платить лишь за сделанное, ни в коем случае не вперёд, — но переговоры грозили на этом оборваться, и, поторговавшись, стороны сошлись на тысяче марок аванса. История на этом и кончилась, потому что «мальчика из Аахена» Мария больше не видела — как, естественно, и своих денег.

— Обидно, что меня так элементарно кинули.

— И теперь ты застрянешь в этой дыре, — ужаснулся Дмитрий Алексеевич, понимая, что и сам должен остаться с нею.

Такое уже было с ними однажды — в далёком аэропорту, где безнадёжное течение времени отнимало у людей последнюю доброту и каждый был один — за себя, а все вместе — против одного. Свешников тогда тоже пробивался в одиночку, готовый ради своей небольшой удачи отодвинуть любого соперника, но неожиданно, едва познакомившись с пока ничем его не тронувшей попутчицей, решил, что не может бросить её на произвол судьбы — и тем удвоил свои трудности. Дело разрешилось в его пользу только случайно.

Сегодня фигуры расположились будто бы в обратном порядке: игроку приходилось оставаться на своей клетке для того, чтобы его дама сумела сделать ещё несколько неверных ходов.

Ранним утром у выезда со двора остановилась — и задержалась надолго — невозможная пара: Мария в спортивном костюме и кроссовках и Раиса — в очень лёгком, плохо на ней висящем, волнующемся на ветерке цветастом платье. Вышедший из подъезда Свешников, которому раньше и в голову не приходило, что эти две женщины могут найти, о чём (а уж тем более — ни о чём) болтать между собой, лишь скользнул по ним взглядом, поначалу не признав издали, а наконец разглядев и полюбовавшись каждой, подумал, что лучше бы повстречать их поодиночке. Он едва не повернул к другим воротам, но было уже поздно: его заметили. Он поклонился обеим сразу, глядя посерёдке, и замешкался, подозревая, что помешал. Прерванная беседа больше не возобновилась, а он не знал, с чего начать новую: попросту ленился что-либо изобретать. Впрочем, теперь у всех была одна тема:

— Последние деньки…

— Некоторые слишком спешат. Наш, — Мария обернулась к Свешникову, — наш Литвинов прямо-таки рванул получать квартиру.

— Ис тех пор пропал из виду.

— Михаил занят, у него теперь репетиции, — объяснила Раиса. — Он ещё до конца экзаменов записался в хор при общине.

— Достойное занятие, — насмешливо оценил Дмитрий Алексеевич. — То замышлял переучивать немецких профессоров, то о диссертации сожалел, то задумал сочинить эпопею…

— Какое ни есть, а занятие. Ты иронизируешь, а он меломан, и вот, получает удовольствие… И между прочим, хор в октябре едет на фестиваль в Италию.

В Италию! Это было одно из волшебных слов. Произнеся в сотый раз «Париж», следующими он бы назвал Рим, Венецию…

— Жаль, что у меня нет голоса, — искренне посетовал он.

— Поедешь молча.

— Но куда?

— Но куда? — воскликнула Раиса, думая о своём. — Не прогадать бы.

— Погодите, друзья, ещё будут сниться наши хаймы, — пообещала Мария.

— Как раз сегодня, — грустно проговорила Раиса, — я как-то странно спала: без потери сознания.

— Все волнуются перед переменой мест…

— Да может, и не будет перемены?

— Ты что же, не берёшь квартиру? — насторожился Дмитрий Алексеевич — и замер, не желая услышать в ответ, что, мол, мы тут минуту назад, говоря как раз об этом, решили сообща попытать счастья в других местах.

— Если только не уеду назад…

— Что-нибудь случилось? — вместо Свешникова воскликнула Мария.

— Кто знает, как повернётся дело, — уклонилась Раиса, а Свешникову к слову вспомнилась старая джазовая песенка: «Que sera, sera, — пела Дорис Дэй, — Whatever will be, will be»^[2]; он разумно не стал её воспроизводить.

— У тебя сомнения в чём-то? — поинтересовался он.

— Мне надо с тобой поговорить — именно об этом.

— Говори.

— Ты не понял…

— Какие у нас секреты? — с нажимом сказал Свешников, скорее — для Марии, но та, будто бы обрадовавшись возможности продолжить утреннюю пробежку («Что-то новенькое у неё», — отметил он), уже шагнула к улице. Дмитрий Алексеевич протянул было руку — задержать, — но тут же застеснялся своего жеста.

— И что же? — раздражённый изгнанием Марии, поторопил он.

— Продолжим прямо здесь, посреди двора?

— Зайдём ко мне. Альберт уехал на велосипеде за провизией — недалеко, в «Плюс».

Раиса успокоила, заверив, что успеет рассказать.

Её рассказ потом и в самом деле уложился в голове Дмитрия Алексеевича в одно предложение — хотя она сама использовала таких с десяток; в первом Раиса заявила, что с сыном случилась беда, — и, ещё не узнав, в чём дело, Свешников понял, что беда случилась с ним самим. Он так и думал, что ему не удастся расстаться с женой без осложнений: не зря же она вывезла его из России, не из альтруизма же.

Несчастье с Аликом оказалось довольно пошлым: он проигрался в карты. Свешников давно ждал чего-то в этом роде — говорил, что воля не пойдёт тому на пользу, однако не подозревал склонности юноши к игре. Теперь же многое из того дурного, что могло произойти, уже произошло, и выпутываться из дела, то есть погашать неведомо ещё какой долг, предстояло, конечно, старшим: ему с Раисой, а скорее всего — ему одному. Увы, на это могли уйти все отложенные на переезд деньги.

Раиса рассмеялась: речь шла о гораздо большей сумме. Но таких денег отроду не бывало у Дмитрия Алексеевича.

— Не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался, — вспомнил он поговорку. — Не думал, что нынче возможны такие коллизии: играют, я слышал, не по сотне, а больше по копеечке. Не девятнадцатый, кажется, век, чтобы проматывать состояния.

— Ну а ты не считай деньги в чужом кармане.

— Не в чужом, дорогая, а в своём собственном, и нам-то с тобой известно, что там мало что найдётся. Известно было и Алику, так что мог бы и сдержаться: нет денег — не играй. Но уж коли продулся — будь мужчиной, не беги к мамочке, а попробуй выкрутиться сам.

— Так всегда все и выкручивались?

«Стрелялись», — подумал Свешников, но ответил:

— Тогда были иные понятия о чести, а точнее — тогда ещё существовало такое понятие: честь.

— Что ты хочешь этим сказать? Его убьют.

— Серьёзное заявление, — насторожился он. — Ты что, говорила с Аликом?

— Тут много не наговоришь: карточка кончается моментально, не успеваешь рот раскрыть. Так что я и сама не знаю как и почему… Никаких подробностей.

— Боюсь, они тут не имеют значения.