Хорошие девочки плачут молча

А я — нет. Я был рядом, когда мог и даже когда физически отсутствовал, всё время находился на связи.

Мы говорили обо всём. О прочитанных ею книгах, о снах, о еде, о погоде, о результатах обследования. Я видел и запечатлел в памяти все фото нарождённого ребёнка, пол был пока неясен, но это меньшее, что меня заботило.

Всё сбывалось на наших глазах, всё это будущее становилось настоящим только потому, что мы с Марго были вместе. Она верила в это, и я соглашался верить.

Не говорили мы о двух вещах: об имени ребёнка и об отце Марго.

— Ты можешь заказать по интернету, я вызову сборщиков мебели, и детская к вашему возвращению будет готова, — говорил я ей сто раз, но Марго упрямо твердила, что идея плохая. Мол, примета не очень.

А потом, когда до родов осталось меньше двух недель, я принёс ей в палату охапку красных и жёлтых тюльпанов.

— С женским днём тебя, Марго!

— Спасибо, я думала, ты не вспомнишь. Здесь никто его не отмечает.

Ей было приятно, я видел. Самое время поговорить о планах насчёт детской. Но внезапно Марго заговорила об этом сама:

— Ты прав. Я тут присмотрела обои. И карусельки для кроватки.

Она произнесла это так смущённо, словно речь шла о чём-то несерьёзном, о чём не говорят взрослые, чему не принято придавать такого значения.

Её тонкая рука поверх одеяла чуть заметно дрожала. Я перехватил её и поднёс к губам, смотря в глаза той женщины, которая сводила меня с ума. Которая, я даже этого и не чаял, в мечтах всегда была только моей.

Она смотрела сейчас так, как с той давней фотографии, но это происходило наяву.

— Я выбрала обои. Синие, со слониками. Ты не против?

— Конечно, нет, — улыбнулся я и подумал, что за две недели обои легко переклеят. Я уже давно нанял людей, чтобы они сделали всё на мой вкус.

Рискнул.

Нельзя же в самом деле привозить ребёнка в неотремонтированную комнату! Дом новый, пусть и детская станет уютной! Я выбрал светло-зелёный цвет для стен, но синие слоники даже лучше.

Гораздо лучше.

— Я всё сделаю, не беспокойся!

Слоники лучше, но я бы согласился даже на розовых пони и серебристых единорогов, лишь бы Марго дальше так смотрела на меня: снизу вверх, доверчиво, мечтательно.

Своё слово я сдержал. И когда настал день Икс, был во всеоружии около её палаты.

Этот момент я буду помнить всю жизнь. Как держал Марго за руку, как она разговаривала со мной, улыбалась, а я слушал, чутким вниманием находясь там, за ширмой.

Знал, что всё пойдёт, как надо. Что мы уже добились того, чего хотели, и через несколько минут, может, через полчаса я возьму на руки своего ребёнка.

Не просто своего, ребёнка от неё. От моей Марго.

И свершилось. Первый крик беспомощного существа, который мы оба ждали с замиранием сердец. Рука Марго впилась в мою, но я этого совсем не замечал, весь обратившись в слух. Вектор, направленный в ту сторону.

За ту непроницаемую перегородку.

— Это мальчик, 2950, 52 см.

И я отвоевал право взять его на руки первым. Марго выглядела ошеломлённо-усталой и даже не подумала оспаривать это право.

А я гладил её по волосам и шептал те глупости, которые принято говорить наедине, но сейчас мы и были наедине.

Я, она и наш сын.

— Роман Михайлович, — сказала Марго через несколько часов.

Она находилась в реанимации, но мы общались по телефону. Милая, нежная Марго всё спрашивала, как там он, словно боялась, что сын исчезнет. Обнулится, и всё станет снова чёрным, липким.

Беспросветным.

В эти часы, дни, я любил её не только, как женщин, но и как мать своего сына. Как любят и восхищаются Мадонной. Она стала для меня светом, Божеством, перед которым мне хотелось опуститься на колени.

Я это сделаю, но позже. Всё будет позже.

И в этой фразе главное — первая её часть. Всё будет. У нас троих.

Теперь уже троих. Отныне и навсегда.

Эпилог

Марго

— Мама, у меня кровь! Я упал, — сын был ещё мал, но я уже научилась сдерживать в себе «сумасшедшую мамашу» и позволять ему совершать первые ошибки.

— Или сюда, поцелую коленку и помажу, — стараясь сохранять спокойствие, ответила я.

Отложила кухонное полотенце в сторону и, сняв передник, достала аптечку.

Ромка сидел на полу с разъехавшимися в сторону коленями, он походил на расстроенного пингвинёнка, и я сдерживалась, чтобы не начать причитать по поводу разбитой коленки.

Четыре года — это уже личность!

Мне приходилось постоянно себе об этом напоминать и держать в узде ту сумасшедшую мамашу, которая сидела внутри и пыталась предусмотреть всё на свете. И дождь, и снег, и боль от разбитых коленей.

— Мама, у меня кровь! — глаза у Ромы расширились от ужаса, губёшки дрожали, но он сдерживался и не плакал.

Мы с Михаилом никогда не ругали его за слёзы, но сын, видно, родился с внутренним кодексом, не позволявшем плакать по пустякам.

Вот и сейчас, когда я обрабатывала ссадину, он только морщился и вздрагивал. А я дула и читала стишки, которые первыми пришли в голову. Развитию сына я уделала много внимания.

«Даже слишком много», — считал муж и посмеивался над моей теорией, что склонности надо развивать с детства.

Достаточно было одного слова Михаила, чтобы я внутренне притормозила и посмотрела на себя со стороны: не давлю ли на ребёнка, не слишком ли много от него хочу.

Когда он родился, в тот миг, когда я поняла, что стала мамой вопреки всем прогнозам врачей, пообещала себе, что не задавлю своего сына гиперопекой и повышенными ожиданиями.

Поэтому старалась каждый день, проснувшись и на цыпочках подойдя к детской, чтобы послушать его дыхание, благодарить бога за оказанную милость.

За счастье быть женой того, кого люблю, и матерью прекрасного здорового сына.

Больше я ни разу не забеременела. Но и угроза онкологии после родов отступила. Я кормила сына грудью, не взирая на то, что могла бы перейти на лучшую адаптивную смесь, как здесь принято.

Я была сумасшедшей женой и мамашей. Загоняла приходящую помощницу по хозяйству, чтобы та тщательнее протирала плинтуса и ламинат.

Даже швы плитки на кухне лично чистила старой зубной щёткой, а на все замечания Михаила отвечала, что если он будет мне в этом препятствовать, втихаря возьму его щётку из ванной, а потом поставлю обратно.