Хорса Кидронец

– Будь моя воля, те двое подонков быстро бы не умерли.

– А что бы это изменило?

Хирин тяжко вздохнул.

– Да, ты прав. Жестокость – удел слабаков…

– Ты не слабак, Хирин. Там, в Кидроне, ты просто ничего не мог сделать.

– Мог – погибнуть с теми, у кого достало мужества сражаться.

– Ты сам знаешь, что это бессмысленно. Крестьяне не сражаются. У них другая забота – жить и растить.

– И склоняться перед правом сильного?

– Да, – помедлив, кивнул Хорса. – Склоняться и выживать, несмотря ни на что. Для этого требуется куда больше мужества… Так что настоящий слабак – я.

Он встал и взял Карнайю за руку, чтобы увести её.

– Брат, ты вернулся! Как хорошо… Ну что, ты заработал много денег?

– Конечно. Видишь, какой у нас большой дом?

– Хорошо… А привёз ты мне красивую ленту?

***

– У нас такая штука есть, насос называется: ручку качаешь, и вода прямо в котёл из колодца идёт…

– Да, ты уже говорил.

– Ага, а вот тебе одежда. Это всё хитоны Карнайи, она в них уже не влезает, а твоё платье постираем, Хирин заштопает, а может, и новое сошьёт, у нас ещё осталась ткань, зелёная, Хорса зимой много всякой привёз… Так ты выбирай, не стесняйся!

Искреннее стремление Талиса поразить её воображение роскошью дома в конечном счёте рассмешило Алайю. Он разложил перед ней три хитона Карнайи – чистых, но изрядно заношенных, – и две пары сандалий с таким видом, будто открыл для гостьи царскую сокровищницу.

– Чему ты смеёшься? – спросил он, глядя на неё с сияющим лицом, готовый услышать что-то радостное и весёлое.

– Да так, ничего. Славный ты мальчуган. Скажи, Хорса когда-нибудь брал тебя в город?

– В Ликены? Нет. Сначала я должен научиться жить. Хорса говорит, город притупляет чутьё. И Хирин говорит, это правда.

– И я с ними согласна, – вздохнула Алайя. – Подойди-ка сюда.

Она положила руку на голову мальчишки. Талис не стал уклоняться.

– Скажи, с тобой когда-нибудь происходило что-то необычное?

– Вроде как волшебное? Нет, – с искренним сожалением ответил Талис. – А что?

Алайя ещё немного подержала руку в его растрёпанных волосах, потом отвернулась, сердясь на себя за нелепую надежду. Что она ожидала услышать, что хотела ощутить?

– Да так, просто интересно стало. Ну всё, иди.

– Да, ты мойся, а я тебе пока комнату приготовлю. Горячую воду открываешь вот тут…

– Ты уже показывал.

Оставшись одна, Алайя открыла заслонку, и из деревянной трубы полилась горячая вода. Каменная ванна быстро наполнилась. Раздевшись, Алайя с наслаждением погрузилась в воду.

По всей видимости, баню не сразу пристроили к дому. Прочие помещения были отделаны лучше, а здесь устроили только две ванны, выложенные гранитом, насос и котёл с печкой. Стенку, отделяющую ванную от котельной, Хорса докладывал сам, и сложил хоть крепко, но криво. Сам подводил трубы – деревянные, их, должно быть, приходилось часто менять. Широкие оконные проёмы заслонил до середины плетёными щитами. Один из них Талис снял ради освещения, и за окном Алайя увидела дровяной сарай и какой-то навес, тоже сработанные отнюдь не первыми строителями.

Насколько успела заметить Алайя, стараниями Хорсы и его домочадцев усадьба выглядела вполне опрятно, но бросающаяся в глаза беднота её создавала тоскливое впечатление. Когда-то Алайя жила в таком же большом и несравненно более богатом доме.

Но это было в Тирте – и уже очень, очень давно. Она была ещё ребёнком, когда гипареи подступили к городу. Родители бросили дом и подались на юг, взяв с собой только самое ценное. Старший брат Алайи, Вилеант, рослый юноша, красавец и силач, отказался покидать Тирт. Остался и брат двоюродный – совсем не красивый, на придирчивый взгляд десятилетней девочки, зато весёлый и добрый. Они сказали: «Не стенами крепки города, а теми, кто на стенах».

Первое в жизни видение настигло Алайю в дороге. Она сидела на передке повозки рядом с отцом и наблюдала за полётом орла. Помнила, как отец произнёс:

– Налево летит – не к добру…

А мать сердито оборвала его:

– Ты не гадатель, вот и не гадай, – и добавила что-то ещё, но Алайя не слышала, что.

В глазах у неё потемнело. Орёл из чёрной чёрточки на синем превратился в красную чёрточку на сером. Красная чёрточка расплылась и стала лужей крови, разлившейся по каменному парапету городской стены. В ушах раздался невыносимо громкий шум. Замелькали образы незнакомых людей, потом она увидела Вилеанта, только не сразу узнала его, таким он стал некрасивым в разрубленном панцире, с растрёпанными волосами, весь покрытый ранами.

Какой-то северянин перепрыгнул через парапет стены и набросился на Вилеанта. Тот отразил меч противника, ударил сам – северянин закрылся щитом. Тогда Вилеант пнул его в щит, опрокинул и собирался уже добить, но тут другой враг перебрался через стену у него за спиной и вонзил меч под лопатку. Брат страшно закричал, развернулся, широко махнув клинком, и вскрыл горло тому, кто его ранил. Между тем на стене появлялось всё больше и больше врагов…

Да ведь брат один на стене! – сообразила Алайя. Она знала это так же точно, как то, что убийцу брата зовут Ананкий, что он двоежёнец и бывший вор и страшно зол на тиртян за рану, полученную в первом походе, – теперь у него часто ломит плечо.

«Беги, брат, беги!» – хотела крикнуть она, но горло не слушалось. Она пыталась отвести глаза, чтобы не видеть, как Вилеанта рубят сразу три человека, но у неё не получилось.

Лишь гораздо позже она научилась управлять магическим зрением.

На юге дела у отца не заладились. Семья разорилась. За долги Алайю, уже четырнадцатилетнюю, должны были продать в публичный дом. Узнав об этом, она сбежала.

Чтобы выжить, ей всё же пришлось сойтись с мужчинами, и довольно скоро. Она утешала себя тем, что, по крайней мере, делает это по собственной воле, хотя, конечно, по собственной воле она могла позволить себе сделать только одно – умереть от голода.

Дар мистического зрения не столько помогал, сколько мешал жить. Он проявлялся нежданно и не всегда в нужное время. Алайя могла увидеть кусочки чужой памяти, но далеко не каждый раз ей удавалось правильно истолковать увиденное. В голове становилось тесно от непонятных и ненужных знаний.

Она слыла чудаковатой и, наверное, её ждало сумасшествие. Но однажды всё переменилось.

Алайе начали сниться странные, но чудесно правдоподобные сны, в которых она бродила по незнакомому городу, заброшенному, но всё равно прекрасному. В небе над ним вместо солнца парил золотой орёл. Иногда его перья были нестерпимо яркими, иногда тускнели, и тогда его удавалось рассмотреть.

Город был огромен, в нём было пусто и мрачно, и очень ярко снились гулкие звуки эха. В нём жили призраки, но Алайе нисколько не было страшно. Только в этих снах она чувствовала себя спокойно.

Город назывался Филатр. Славу в древнем мире он приобрёл из-за культа богини любви – Филии, от которой получил своё имя. Прежде носил он и другие имена, которые теперь забылись.

Но для призраков это не имело значения. Они были равнодушны ко всем богам. Филатр был для них сокровищницей древних знаний, которую они сами пополняли при жизни. Великие мудрецы, маги и чародеи всего света приезжали сюда. А теперь только их бесплотные тени витали между мёртвых стен, бессильные сдвинуть с места даже пылинку.