Хорса Кидронец

– Жалости, девочка, жалости! Если бы ты знала, как ему тяжело…

– Вот это я как раз отлично знаю, – усмехнулась Алайя. – Мне недоступно будущее, зато читать в душах я умею. Твой Хорса – ничтожество, которое никогда не могло сладить со своими страстями. Он не может быть Ключом.

Алайя говорила это, всё больше убеждая себя, и на минуту ей показалось, что она добилась своего, что Хвилла скажет сейчас: да, я всего лишь завидую, что духи Филатра выбрали тебя, а не меня, вот и пытаюсь обмануть…

Но вместо этого старуха сказала:

– Я бы только порадовалась, окажись ты права. Хорса мне дорог. Он единственный, кто по-настоящему простил меня. Талис слишком добр, он и не обвинял. Хирин просто смирился с тем, что ничего уже нельзя изменить. И только Хорса, сначала разгневавшись, потом смирившись, сумел простить до конца. Я была бы рада отвести от него судьбу. Но это невозможно. Скоро у тебя не останется выбора, и ты поймёшь, что Филатру нужна жертва – и она тем более ценна, чем более в ней человеческого. Нужно сначала быть человеком, чтобы стать потом чем-то большим. Всё свершится так, как должно свершиться.

– Если ты так беспокоишься о Хорсе, почему никогда не пыталась уберечь его от ошибок?

– Зачем уберегать человека от ошибок? – удивилась Хвилла. – Чтобы он никогда не научился их исправлять? Чтобы его совесть вечно спала младенческим сном? Те, кто смотрят на нас с небес, ждут к себе людей, способных отвечать за свои поступки.

Алайя покачала головой.

– Глупая старая ведьма, на нас никто не смотрит с небес!

– Если так, то незачем и пытаться, – сказала Хвилла и отвела взгляд.

Однако Алайя не собиралась заканчивать разговор, не поймав пророчицу на слове.

– И всё же – почему, зная судьбу, ты не отговорила Хорсу от похода в город? Или не посоветовала ему выйти из Ликен через другие ворота?

– Разве тебе самой хотелось бы этого?

– Сейчас речь не о моих желаниях. Ты могла предотвратить нашу с ним встречу.

– Позволить тебе умереть, чтобы жилось поспокойнее? Милая моя, – грустно улыбнулась Хвилла, – что-что, а спокойствие так точно не обретёшь. Я вижу, ты не собираешься отказываться от ненависти к Хорсе, и больше не буду ни в чём тебя убеждать. Только не забудь о моей просьбе – пощади Талиса.

– Его жизнь или смерть что-то изменят в будущем? – помедлив, спросила Алайя.

– Ровно ничего. Просто хочу, чтобы за мной числилось хотя бы одно хорошее дело. Пообещай…

– Никаких обещаний, старуха. Уж извини, но ты умрёшь раньше, чем запишешь на свой счёт хотя бы одно хорошее дело.

– Я давно знала, что умру в эту ночь. Но откуда знаешь ты?

Алайя улыбнулась.

– Поняла прямо сейчас…

***

Когда-то давно два брата, Телем и Хорса, вместе мечтали уйти из Кидрона и поступить на военную службу. Только спорили, идти ли к гипареям, под властью которых числился Кидрон, или к тиртянам, которым предстояло благородное дело защиты родных очагов.

В том, что гипареи не успокоятся, овладев Ликенами, даже в кидронской глуши не сомневался никто. Живущие здесь арды очень мало знали об окружающем мире, но прекрасно представляли, что Тирт врезается в ликейские владения, торчит на границе, как сучок, который нужно срезать.

Однако братья успели вырасти и возмужать, прежде чем пронёсся слух, что гипареи набирают войско. Телем уже прирос к Кидрону. Он остался, чтобы трудиться на полях. А Хорса ушёл и пережил все ужасы Первого Тиртского похода.

Через год после Кинда тиртяне, поддержанные колхидорскими царствами, предприняли ответный поход. Они были разбиты на границах Пар-Ликеи, а все тяготы военного времени вновь достались сет-ликейцам. Именно в это время взошла звезда Теммианора. Самозваный царёк разбойных ватаг помог в разгроме тиртян и даже убил из засады их лучшего стратега. Этим он завоевал расположение гипареев и впоследствии был назначен наместником Сет-Ликеи.

Хорса мог остаться в армии, но ему никак не удавалось поладить с гипарейским начальством. Никто не держался об ардах высокого мнения.

Хорса не стал возвращаться в Кидрон. Всё равно никто бы не стал держать для него клочка земли. Беспокойства за родной посёлок тоже не было: он лежал в стороне от лучших дорог, по которым продвигались войска. И о Теммианоре тогда говорили как о надёжном союзнике и толковом управителе. А где заниматься охотой, не имело значения. Мигенская долина была ничуть не хуже любого другого места. Даже выигрывала, потому что там никто не слышал о прозвище «Киндский палач».

На следующий год Второй Тиртский поход всё же состоялся. Город-государство пал к ногам гипареев, и Ликея стала называться единой. Но это произошло без участия Хорсы. Он вжился в Мигены – как Телем в далёкий уже Кидрон.

Хирин потом рассказывал ему, что Телем остепенился. Упорно работая, составил себе достаток – по кидронским представлениям, его можно было назвать богатым. Для полного счастья ему не хватало лишь сына. Жена с завидным постоянством рожала дочерей. Три девчонки уже бегали по дому, когда наконец-то Хвилла предрекла, что следующий ребёнок будет непременно мальчишкой. На радостях Телем дал угощение соседям.

Это было как раз накануне нападения.

Когда молодчики Лигиса ворвались в посёлок, Телем, не размышляя, схватился за топор для колки дров. Он зарубил двоих налётчиков насмерть, и одного серьёзно ранил. Говорили, он был похож на разъярённого кабана и всё рвался добраться до Лигиса. Однако его повалили, ударив ратовищем копья по ногам, и тут же скрутили. Убивать отчаянного кидроана Лигис запретил. Телема привязали к столбу и на его глазах долго насиловали красавицу-жену.

Говорили, что перед уходом Лигис подошёл к нему и спросил:

– Хочешь, я освобожу тебя от пут?

– Я убью тебя… – прохрипел Телем.

Это было единственное, что от него слышали: «Убью… убью вас всех…» Лигис вынул меч и отрубил ему правую руку.

– Ну вот, одна рука у тебя уже свободна, – сказал он с издевательским смехом. – Дальше выпутывайся сам.

Были и другие, кто взялся за копьё или хотя бы за нож. Человек пять или шесть. Этого хватило, чтобы налётчики озверели и стали убивать направо и налево. Именно поэтому жертвы были огромны.

И именно поэтому Телем, хотя, по уходу разбойников, его отвязали и даже перетянули ему культю, настоящей помощи не получил, и вскоре умер. Он яростнее всех обвинял Хвиллу, даже требовал её казни. Но его не послушали. В глазах уцелевших его собственная вина была ничуть не меньше.

Его – и тех, кто сопротивлялся вместе с ним.

Ведь уцелел же кое-кто из сложивших оружие! Из тех, которые даже не брались за него.

В живых остался толстый Апин, указавший налётчикам свой тайник, где лежали накопленные годами деньги.