Хорунжий

(2) По указу Павла I от 22 сентября 1798 г. казачьи чины приравняли к армейским: войсковых старшин — к майорам, есаулов — к ротмистрам и капитанам, сотников — к поручикам, хорунжих — к корнетам, урядников — к унтер-офицерам. Промежуточный чин между сотником и хорунжим — квартирмистер; выборная должность, были старшие (полковые) и младшие (в сотнях). Помимо хозяйственной деятельности на них была возложена обязанность заниматься разведкой.

Глава 2

Для казака война не смертоубийство, а в первую голову доходный промысел. Потому я был совсем не удивлен, когда возвратившиеся назад после преследования станичники не хвалились геройством и удачной погоней, а горевали:

— Эх, сходили за зипунами, а воротились с драными халатами, — жаловались мне по очереди.

А глаза у всех такие честные-честные, особенно у одного, который, к моему удивлению, был вылитым татарином, хоть и носил синий чекмень. Будто я не видел, что привели с собой немало коней, и на них было что понавешено. И в карманах, поди, кое-что можно сыскать. Да и вокруг добра немало валялось.

Что делать с казенными лошадьми, оружием и формой? Откуда ж мне знать?

— Уважение к мертвым проявите! Девять русских служилых людей головы сложили. Проводим по-людски.

— Как ни проводить? Конечно, проводим по-походному. Отпеть некому, так хоть сами молитву прочтем, — потупили глаза казаки, избавляясь от боевого азарта.

— Кто на них наскочил, как себе меркуете?

— Да кто его в степи разберет? Азиатцы, все они на одно лицо. Может, калмыки балуют, или киргизы из Младшего Жуза, хотя они вроде нашу руку держат, а то и вовсе туркмены аль хивинцы могли так глубоко забраться. Отощали после зимы, — посыпались разные предположения.

— Ладно! Кто бы они ни были, все одно уже трупы. Добычу — на общий кош, — сказал всем, сурово сдвинув брови. — Драгунов раздевайте до исподнего и хороните, лошадей их и все армейское сдадим полковнику.

Казаки заворчали, но подчинились. Кто-то громко крякнул: «эх, пропали сапожки, бедны мои ножки». Видать, положил глаз на драгунские сапоги.

— Вашбродь, — подкатил ко мне с предложением тот самый щуплый кривоногий татарин, на которого я обратил внимание. — А давайте на лучшего казенного коня сбрую от киргизов навесим и себе заберем.

Многие, расслышав, начали подначивать:

— Ты, Муса, как привык лошадей у немирных воровать, все не успокоишься.

— Шалишь, брат, клеймо не скроешь.

— Где это видано, чтоб у азиатцев рысак задоньской породы объявился? Как глаза не жмурь, все одно видать!

— А ну отставить разговорчики! — прикрикнул я, заставив всех подобраться. — Нам тут зимовать не с руки, полковник нас ждать не будет. Быстро за работу!

Казаки тут же прекратили зубоскальство и принялись за дело. Офицер сказал — надо исполнять. Бросили на землю несколько драгунских шинелей и начали на них грудой сваливать все, что находили. Отдельно аккуратно складывали казенное добро.

— Эй, как там тебя… Муса! Подойди, — окликнул я татарина.

Тот подошел, настороженный, насупленный. Разноса что ли ждал?

— Тебя как величать? Фамилия есть?

— Тахтаров я, Муса, — удивившись, ответил он.

— Видишь офицера? — показал я глазами на фельдъегеря. — Похоронить надо с честью. В форме. И хоть холмик небольшой сложить из камней, крест сладить. Возьми себе кого-нибудь в помощь.

Момент истины. Распознают казаки мою уловку или нет, поймут ли что я офицером обозвал посланца государя?

Муса не распознал. И бровью не повел, со всех ног побежал исполнять мое приказание. Привел молодого казака — кажется, того самого, кто вчера звал меня кулеша отведать — и принялся разрывать землю, используя дрянные клинки, подобранные после степняков.

Я присел рядом на валун, окинул командирским взглядом, все ли при деле, и ушел в свои мысли.

Скрыв курьерскую сумку и письмо — я, считай, уже повернул историю в другое русло. Пока нарочных хватятся в Питере, да пошлют новых, да те заново доскачут сюда… Это месяца два пройдет. А то и поболее. За это время армия уйдет далеко на юг, в степи. Пойди ее найди — тут все мигом зарастает травой. Особенно по весне. Выходит, что минимум — бухарский поход состоится. Ну а максимум… То, как двадцать тысяч человек могут перейти через памирские перевалы, мне представлялось с трудом. Ну да только взятие Бухары и Хивы уже будет огромным делом. Сколько вреда причинили кочевники под рукой этих государств нашей стране… Не передать.

Отдавать письмо или не отдавать? Я никак не мог найти правильного ответа и уже корил себя за то, что возомнил себя чуть ли не творцом мировой истории. А бумага за пазухой словна жгла грудь, не давала покоя… В голове бился самый важный вопрос русской литературы: «тварь я дрожащая или право имею?». Если я попал в прошлое со всем послезнанием… То наверное, не просто так? Значит, я Игрок. Могу менять эту реальность в нужную сторону. Или не могу?

— Готово, Вашбродь! — вернул меня в степь голос Мусы.

Я тряхнул головой, освобождаясь от рефлексий, оценил работу, проделанную казаками. Могила для фельдъегеря была отрыта отдельно, он уложен в яму, руки скрещены на груди.

— Зови всех!

Пока татарин выкликал казаков, стоял у открытой могилы и мысленно просил прощения у служивого. Он исполнил свой долг до конца, можно сказать, подвиг совершил, добравшись так быстро до войска по весенней распутице, рискуя жизнью, переправляясь через вскрывшуюся ото льда Волгу, а я, как возомнил себя «Игроком», вот возьму и не исполню его последнюю просьбу. Грех.

— Господин хорунжий! — обратился ко мне самый старый из казаков, из ветеранов, седой уже, с серебряной медалью «За отменную храбрость при взятии Измаила».

Такого бывалого воина нелишне и послушать.

— Есть что предложить, старинушка?

Казак одобрительно крякнул от уважительного вопроса.

— Урядник Никита Козин, из сотни Багаевской станицы, — представился он по всей форме. — Не стоит, вашбродь, над могилой ни холма земляного возводить, ни камней набрасывать, ни креста ставить. Разроют татары, осквернят.

Я хлопнул себя по лбу, вспомнив старый обычай Кавказской войны, вычитанный у Лермонтова.

— Точно! Не сообразил. Землю ровно утрамбуем и костер над могилой разведем. Всю басурманскую дрянь в нем сожжем. Скроем могилу. Трава в рост пойдет, зарастет земля. Будет лежать наш офицер спокойно, не потревожен.

Казаки одобрительно загудели, удивляясь, что хорунжий молод, но соображает.

Так и поступили с офицерской могилой. А над общей, солдатской, навалили трупов врагов, раздетых догола. Только прежде чем зажечь костер, прочли отходную молитву, а потом, по моему приказу, дали холостой залп. Я не знал, есть такой похоронный обычай у казаков или нет, мне было все равно: только там, по-моему, мнению, следовало провожать в последний путь погибших солдат. И судя по одобрительным понимающим взглядам, не ошибся.