Хождение по трупам

Он приехал когда я решила, что с ним точно что-то случилось, — примерно в девять, то есть часов через шесть после того, как я вернулась домой. И я сбежала вниз, как девочка, поймав себя на несолидном поведении только на первом этаже. И, спохватившись, села на диван перед заставленным давно холодной едой столом и, как только открылась дверь, поинтересовалась холодно:

— Вам известно, что человечество изобрело телефон, мистер Мэттьюз, — или вы считаете, что главным способом общения на расстоянии являются письма?

И тут позвонил Бейли, а когда я повесила трубку, и выслушала шутливый упрек в лицемерии, и дождалась наконец, когда смогу упрекнуть его сама, и сказала, что он не заслуживает комплиментов, потому что заставил меня нервничать, — гнева уже не было.

— Жаль, пара теплых слов бы мне пригодилась, — развел он руками, изображая на физиономии огорчение. — Что ж, война — дело грязное, и спасибо тут не говорят — тем более такие бессердечные женщины…

И мы опять смеялись, и, пока он был в душе, я разогрела еду в микроволновке и воткнула кусочки лимона в пивные горлышки, как положено, как бы откармливая их, прежде чем выпить до дна, — и ели, включив телевизор, и ждали, когда покажут новости с описанием сегодняшних событий, и он, верный своей привычке, ничего не рассказывал, может действительно для него важно было услышать репортаж и узнать, что никто его не видел. А мне все время хотелось смотреть на него, и я, глядя с показной заинтересованностью в экран, то и дело косилась на Рэя. И хотя сказала себе, что так нельзя, ничего не могла с собой поделать — и тогда сменила позу, забравшись с ногами на диван и повернувшись к нему боком. И пила пиво, и курила, но голова все равно поворачивалась в его сторону, словно заело где-то шейные позвонки и держать голову прямо я просто не могла. И ясно было, что он видит мои взгляды, но решила, что и пусть видит, нет в этом ничего такого. И когда наконец начался репортаж, радостно убедилась, что с шеей все в порядке, без труда повернувшись к экрану и застыв во вполне естественном положении.

— Почему ты так на меня смотришь, Олли? Что-то со мной не в порядке? — спросил он со своей коронной улыбочкой, когда все закончилось и мы помолчали немного, наверное вспоминая показанные камерой расстрелянные машины, и покрытый кровью короткий автомат на проезжей части, и комментарий, в котором сказано было лишь, что неизвестные покушались на жизнь специального агента ФБР. И ни слова о том, с кем был этот агент, и о том, что кто-то пришел ему на помощь.

А сам герой дня гордо смотрел на нас с экрана с видом человека, постоянно участвующего в перестрелках и выходящего из них победителем, — и сообщал зрителям, что, к сожалению, не может ответить, с каким из расследуемых им дел связано покушение, но что случившееся лишь подстегнет его и ускорит развязку, потому что запугать ФБР не удавалось еще никому. И я даже не улыбнулась ни разу — судорожно думая о другом, и давя эти мысли, и понимая, что задавить их я не смогу.

— Да нет, все в порядке, — ответила спокойно, глядя ему в глаза. — Просто хотела сделать тебе скромный подарок — ты вел себя как настоящий мужчина и заслужил женщину, и я подарю тебе ее на эту ночь. Каких женщин ты предпочитаешь и какой секс тебе нравится больше? Расскажи мне, а я позвоню куда надо и гарантирую, что твой заказ будет выполнен с учетом всех твоих пожеланий. Ну так, Рэй?

— Таких, как ты, — слышу в ответ, и его глаза смотрят в мои, не отпуская.

— Не знаю, есть ли у них такие, — доносится до меня издалека собственный голос. — Но я постараюсь. А теперь иди в ту комнату, в которую ты ворвался тогда, — и жди…

…Сейчас могу честно сказать, что все в ту ночь было стандартно и обычно — и он не делал ничего такого из ряда вон выходящего, и вел себя в постели так, что встреться я с ним лет в шестнадцать-семнадцать, потом разочарованно сказала бы себе, что вот и этот такой же, как все. А тогда казалось, что ночь была жутко длинной и чувственной, и я кончала раз за разом, возбуждаясь от любого его прикосновения, и была на верху блаженства, и кричала так, что зеркала вибрировали в сексуальной комнате, и в припадках страсти исполосовала безжалостно его спину. Рэй для меня ассоциировался с тем человеком, который прикрыл меня собой от пуль, убив стрелка, чья голова разлетелась, как тыква, в которую какой-то шутник засунул гранату. С тем человеком, который на глухой темной улице одним движением руки убил здоровенного детину и через секунду воткнул нож во второго. С тем, кто вытащил меня из залитой спиртным и усыпанной кокаином пропасти и потащил за собой наверх, безошибочно находя путь, и уворачиваясь, и уводя меня от летящих сверху валунов. И потому я и была такой.

— Привет, чемпион! Хочешь поразвлечься?

Так я спросила хриплым дерзким голосом, когда вошла в самую интимную в моем доме спальню, играя роль девушки по вызову. Он лежал развалившись на постели, голый, и курил сигару в ожидании, и теперь смотрел на меня, ухмыляясь и изучая.

— Ну, я нравлюсь тебе, чемпион? Может, угостишь меня выпивкой? Судя по этим игрушкам, которые у тебя повсюду, ты настоящий жеребец — да еще и ненасытный вдобавок. Так что налей мне — и займемся делом, а?

…О, я в твоем вкусе! — прокомментировала, глядя на его вставший член, упруго двинувшийся, когда он приподнялся и придвинул столик, на котором по моему совету стояло ведерко со льдом, охлаждающим любимый напиток Монро.

— Любишь шампанское, бэби?

— Ты должен знать, чемпион, — настоящие леди предпочитают шампанское.

И, не отводя от него глаза, вышла из опавшего на пол платья, под которым не было ничего, кроме пояса и чулок. И, подойдя к нему ближе, встав в бесстыдную позу, вызывающе демонстрируя грудь, залпом опустошила бокал, ставя его обратно на столик.

— Ну, удиви меня, чемпион…

Он в постели оказался совсем другим, нежели в жизни — мягким, и ласковым, и нежным. Опрокинул меня бережно и целовал все тело, спускаясь все ниже и задерживаясь там надолго, дразня языком. И последнее, о чем я успела отчетливо подумать, это то, что он не ждал, что это будет между нами, и не знает, как мне надо, и я должна ему показать, я должна сделать так, чтобы он чувствовал себя тем же героем, которым был сегодня, и два дня назад, и когда-то давно, когда все в его жизни было классно. И я выскользнула из-под него, прошептав: “Люблю настоящих мужчин”, — и сама начала действовать пальцами и языком, изображая покорность и желание угодить, заглядывая откровенно ему в глаза, и он понял.

Нет, он конечно не был в постели Корейцем — но был груб и властен со мной, настолько, насколько мог. Это я сейчас говорю — а тогда мне казалось, что более бесцеремонно со мной еще не поступали, более нагло меня не брали. И я не замечала, что он боится все же причинить мне боль, и пальцы его не впиваются в мое тело, и член входит глубоко, и резко, и жадно, но не как при изнасиловании, и когда я, напустив в интонацию похоти и страха одновременно, попросила наказать меня, плетка хлестала не изо всех сил, и ладони его шлепали по моей попке громко, но не оставляя следов.

Но я все воспринимала иначе — и когда наступила первая передышка, бесстыдно облизывала его член, покрытый белой глазурью моих собственных выделений, торопя начало следующего раунда, желая чувствовать еще, и еще, и еще, и быстро оседлывая его и отправляясь к очередному, совсем не последнему оргазму. А позже провоцируя его войти между двух моих сладких половинок, а еще позже возбуждая его актом с двойным вибратором, а после этого…

И когда все закончилось, я не знала, сколько времени сейчас и как долго все это длилось. И я вообще была не я, находясь в другом измерении, зависнув между потолком и кроватью, между реальностью и фантазией, между ненасытной страстью и полным опустошением. И даже на то, чтобы пойти в ванную, уже не было сил — но даже тогда я не отпускала его, держа в руке его член, прижимаясь к нему всем телом, видимо думая, что сейчас мы начнем все сначала.

А сама уплывала куда-то и, хотя слышала его вопрос, не разобрала слов, не поняла смысла, и кто это вопрос задал, и кому.

И утром уже вспомнила уцелевшие в памяти слова:

— Олли, насчет того, что тебе нужен телохранитель в Европе хотя бы на год — это серьезно? Я согласен — и никаких денег мне за это не надо…

И все последующие ночи были такие. И наверное, я шокировала его поначалу — потому что показывала открыто, что нежная и ласковая любовь мне не нужна, мне нужен секс звериный, изнасилование, утоление самых низменных желаний, хотя до сих пор не могу понять, что означает это словосочетание: “низменные желания”? И он, скованный поначалу, расковался быстро — и делал то, что мне было надо, уже без подсказок и намеков, сам. И может, не совсем так, как я того хотела, но почти так, и все ближе и ближе к моему, так сказать, эталону, и все смелее. Мужчина, не задумываясь убивающий людей в жизни и застенчивый в постели — это не парадокс совсем. И именно таким, застенчивым, он и был в нашу первую ночь, с каждым новым актом раздвигая границы все дальше и дальше.

Но это, как я уже говорила, результат более поздней оценки, более позднего переосмысления — а тогда ночь была фантастической, и каждая последующая была фантастичнее предыдущей. Только вот слова, произносимые в конце, после всего, были слишком личными, словно мы все же занимались не сексом, но любовью: и его восхищенные комплименты, и восклицания, как ему хорошо со мной и как я ему нравлюсь, и откровенное признание, что он в жизни не испытывал ничего подобного и не думал, что такие женщины, как я, существуют. И наконец, фраза о том, что он хотел бы на мне жениться, чуть завуалированная, правда, сказанная на вторую ночь. “Нам будет очень хорошо в Европе, Олли, — и может быть, ты сменишь фамилию Лански на Мэттьюз, чтобы тебя уже никто никогда не нашел?” Он с улыбкой это сказал, но не было в улыбке ни наглости, ни самоуверенности — она просто нарисовалась с целью скрыть истинные чувства, и не слишком убедительный был рисунок, и слишком прозрачный.