Хождение по трупам

Нет, не соврал. Я уже отчаялась что-либо найти, когда наткнулась на металлический предмет. Извлекла его, ощупав предварительно и убедившись, что это то, что мне надо, — и только тогда положила себе на колени, первым делом посмотрев по сторонам и ничего не увидев, и только потом опустив глаза. Что-то типа “Макарова” по размеру, нетяжелый, с коротким стволом. Внутри стало теплее, и я улыбнулась при мысли, что Рэй свалил так быстро, потому что думал, что я сама не разберусь ни в чем, что в моих руках это будет бессмысленный кусок железа.

Но я не зря в свое время в тир ходила по твоему совету — и потому быстро выщелкнула обойму, убедившись, что патроны в ней есть, передернула затвор и положила его рядом с собой на сиденье, не снимая с предохранителя: выстрелит еще, переполошит всю округу. Все-таки не слишком доверяю я механизмам, мне кажется порой, что они живут своей жизнью и, хотя якобы служат человеку, способны устраивать ему совершенно неожиданные сюрпризы, как бы показывая, что они истинные хозяева жизни и что людишки слишком самонадеянны. Спохватившись, протерла его носовым платком, извлеченным из куртки — и на всякий случай положила в бардачок. Черт его знает, может, полиция каким-то фантастическим образом прослушивает Ленчиковы разговоры — и мне совершенно ни к чему, чтобы меня ловили с чужим пистолетом и моими отпечатками на нем.

Ладно, время — полвторого на часах, и я включила зажигание и фары и медленно-медленно тронулась с места, и встала так, как говорил Рэй, задом к пристани, и заглушила двигатель, и раскурила потухшую сигару, не пряча на сей раз ярко тлеющий ее кончик.

Хорошее место он выбрал, ничего не скажешь. С одной стороны, я как на ладони тут, вырисовываюсь четко на фоне пристани, меня отовсюду видно, а с другой стороны, и мне видно все, и незамеченным ко мне не подойдешь. Подкрасться, наверное, можно: все же и слева и справа, метрах в пятнадцати от меня или побольше, стоят неплотными рядами припаркованные на ночь машины, и я, разумеется, не увижу, если кто-то будет красться там, перебегая от одной к другой. Но эти пятнадцать метров незамеченным никто не преодолеет — да к тому же как этим двоим подкрадываться? Место это им незнакомо, и с учетом того, что я позвонила Ленчику в двенадцать, и где-то час ему дороги, ну минут пятьдесят, и на сборы надо какое-то время, то они раньше половины второго здесь появиться просто не могут и времени на изучение местности у них быть не может.

Немного неприятно думать о том, что, возможно, он сидит сейчас неподалеку в “Чероки” с потушенными фарами, и видит меня, и, в принципе, может выстрелить и попасть, если захочет, — а его даже не вижу. Нет, не будет он стрелять — может, но не будет. Но на всякий случай сползаю чуть ниже, а потом наклоняюсь вперед, чуть не упираясь лбом в стекло, и так и сижу, согнувшись.

Уже два на часах, потом полтретьего, и спина затекает, и я снова выпрямляюсь и закуриваю нервно. Где этот идиот, сколько можно ехать — хотя, с другой стороны, он здесь бывать не должен был, пока разберется в карте, пока по Санта-Монике покрутится и найдет причал. Городок вымер, кажется, ни одного человека не видно, несмотря на разговоры о многочисленных бродягах и нищих и наличие лавочек вокруг: то ли холодно им спать на улице, то ли у них свои излюбленные места есть и это место к ним не относится. И ни одной машины не слышно — и такое ощущение, словно вымерло все вокруг. Здесь мне, правда, больше нравится, чем в том районе, в который заехала, заманивая туда двоих Ленчиковых людей, — здесь нет трущоб, давящих со всех сторон, здесь достаточно просторно и океан — но тишина начинает действовать, шуметь, звенеть в ушах, рождать иллюзорные, несуществующие звуки. Зажигаю подфарники — может, Ленчик где-то близко, и сам сидит с выключенными фарами, и не видит “Мерседеса" моего, и думает, что меня нет. С него станется, все же не шибко он умный.

Три. Сидеть уже сил нет, я полтора часа уже сижу, припарковавшись здесь, — и до этого сидели вдвоем в машине порядка часа, ну минут сорок минимум. Конечно, “Мустанг” удобный, и, судя по тому, с какой гордостью о нем говорит Рэй, редкий какой-нибудь, коллекционный — здесь в Америке принято гордиться тем, что у тебя, скажем, “Мустанг", или “Бьюик”, или “Шевроле” семьдесят третьего к примеру года. Когда так говорят — со значением указывая модель и год выпуска, — то это означает, что или выпустили в том году небольшую серию, или еще какие достоинства есть у этой машины, какая-то эксклюзивность. И ими, такими автомобилями, гордятся, их полируют, постоянно в них копаются, бережно моют, ухаживают, как за женщиной, — короче, относятся не так, как к обычным серийным машинам. В Москве машина, которой больше десяти лет уже и машиной-то не считается, так, развалюха, даже если это “Мерс” или БМВ, а тут это суперавтомобиль, и владелец вполне может иметь другую машину для постоянных разъездов, а на этой выезжать по особым случаям. А что им — дороги хорошие, пробег в сто тысяч миль, в сто шестьдесят тысяч километров то есть, считается маленьким, в то время как в Москве это уже запредельная цифра, там столько машины не живут. Но это в Москве…

…Ты не подумай, кстати, что я там особенно скучала по столице бывшей своей родины — если честно, то совсем нет. Никого у меня там не осталось, и ничего не осталось, не считая твоей могилы. И никто меня не ждал там, и делать мне там было нечего — я ведь умерла в Москве, чтобы заново родиться в Лос-Анджелесе. А редкие сравнения местных обычаев с московскими — это не удивление американскому образу жизни и не порицание советского, это, скорее, для тебя, для моего единственного собеседника, для которого и предназначается весь этот монолог. Я, конечно, в курсе, что ты об Америке знаешь не меньше меня, пусть не жил здесь, но бывал часто, а просто сообщаю на всякий случай.

А может, я и для себя заодно эти параллели провожу — ведь все познается в сравнении, и не зная что такое белое, черное оценить нельзя. Представляю, как бы радовались американцы, даже самые средние, своему счастью, знай они, как живут в России — не понаслышке, не по телевизионным передачам, а по собственному опыту. Перенеси их на год туда, пусть даже в Москву, в лучший и самый богатый город, и потом верни обратно, они до конца дней своих — если не помрут от переживаний и выпавших на их долю страданий — будут искренне считать, что лучше Америки страны на свете нет и не будут никогда уже возмущаться президентом, критиковать политику правительства, устраивать марши протеста по самым разным поводам. Они будут сидеть тихонько по домам, и глупо улыбаться, и целовать по сто раз на дню землю под ногами и национальный флаг, и восхищаться ценами в магазинах, которые после России будут казаться им абсурдно низкими, и уверять, что никакой преступности в Штатах нет, и все такое прочее.

Я, правда, не хаяла Россию после того, как переехала в Штаты, — я и там жила неплохо, потому что у меня не было особых запросов, а с тобой вообще жила как в сказке, и здесь мне неплохо. Но тем не менее иногда сравнивала — хотя в Москве не была с осени 1995 года, то есть давным-давно, и больше туда не собиралась. До отъезда Корейца, может, и мелькала иногда мысль, что когда-нибудь, лет через десять, можно было бы съездить на пару недель, навестить тебя, посмотреть, что там и как, — но после того как он уехал туда и пропал, таких мыслей больше не возникало…

Без двадцати четыре. “Мустанг” удобный, спору нет, но не настолько, чтобы сидеть в нем безвылазно столько времени. И тишина уже начала давить всерьез, и я, хотя и договорились с Рэем, что не буду вертеть головой, чтобы его не выдать, на случай если кто-то подкрадется близко, косилась то вправо, то влево, пытаясь понять, где он, — и думала, каково ему сейчас, каково сидеть, затаившись, и ждать.

Ленчик, конечно, не король, для него пунктуальность — не вежливость, но почему же он не появился все-таки? Понятно, что это свидетельствует о том, что он не импульсивный идиот — но что он будет делать дальше? Оставит меня в покое? Точно нет. Попробует меня заложить ФБР? Тупость. Улетит на время? Это плохая мысль, это значит, что я никуда не смогу уехать, потому что обязана отомстить за всех.

А может, он собирался приехать, но что-то по дороге случилось? Сломалась машина, скажем. Или, не дай бог, тормознула полиция за превышение скорости и, когда поняли, что перед ними русские, попросили проследовать в участок — а там ведь и оружие могут найти, которое у него наверняка с собой, а нам это не надо, ни мне, ни Ленчику. Сбился с дороги? Возможно: в Штатах дороги непростые, особенно если едешь куда-то в первый раз. Вроде указателей куча, но стоит проскочить по хайвэю нужный поворот — обратно хрен вернешься так просто, для этого надо бог знает сколько времени крутиться. Может, он и крутится — тем более что он вполне мог оставить в мотеле большого специалиста в области английского языка и местных обычаев Виктора, а без него разобраться куда тяжелее.

Черт, надоело ждать и гадать тоже надоело! И когда снова смотрю на часы и на них уже четыре двадцать, закуриваю бог знает какую по счету сигарку и вылезаю из машины, не в силах больше сидеть. Ноги так затекли, что приходится чуть поприседать, держась за машину, чтобы мышцы отошли. И спина затекла, и я понаклонялась кое-как, попотягивалась, все время стараясь держать в поле зрения окружающее меня пространство. И хотя я не видела никого и нигде, кажется, ничего не двигалось, почему-то где-то очень-очень глубоко было ощущение, что за мной следят. Как появилось это ощущение в самом начале, когда я заняла позицию у пристани, так и не прошло.