Хождение по воде

Я не смог удержаться от смеха.

– Дыши подальше от храма, – сердито сказал старик.

– Да не сердитесь Вы. Выпил, потому что решился на…

– Невозможное, – перебил карлик, словно на чем-то смог

меня поймать, и опустил руки по швам.

– Что-о-о?

– Невозможное, – повторил старик.

В интонации я угадал то сожаление, когда человек пережи-

вает о сказанном вслух.

– Вы пытаетесь меня разгадать?

– Нет, – испугался старик.

– Пожалуй, мне лучше уйти. За эти дни я сильно устал,

а Вы… очень странный.

– Ну, – карлик пожал плечами, – как знаете.

– Вы извините меня, если я Вас оскорбил.

– Прощайте, – старик с чувством подал мне руку.

Я сжал его детскую ладонь.

– Мне нужно идти.

Старик мялся на месте.

– Знаешь, – карлик попытался удержать меня, – я знаю,

кто ты!

– Я?

– Не бойся, я не читаю мыслей. Ты там, – старик указал

на храм.

– Я?

Мое лицо побагровело в темноте.

– Вы!

– Вы уж как-то это оставьте при себе.

– Не волнуйтесь, я молчалив.

– Все-таки это серьезно.

– Еще не все. Она была здесь, – неожиданно выдал старик.

– Что? Вы что, подслушивали?

– Отпусти её…

– Кого?

– Иначе… я боюсь…

– Владислав, Вы… Что сейчас мелете?

– Отпусти, вот отпусти! И увидишь, много увидишь. Ты

еще молод.

– С чего ты взял, что я и… она?

– Она приехала из Швеции, верно?

– Верно, – сорвалось у меня с языка.

– Так отпустишь?

– Кого?

– Ее.

– Какой-то сумасшедший дед, – отрезал я твердо и ушел.

* * *

Ночью я залез в окно. Лика спала. Я поднес ладонь к ее ли-

цу, она дышала тихо, словно совсем не дышала. В углу стоял

дорожный чемодан. Моя тень ложилась на ее постель подобно

кошмару. Я хотел проникнуть в ее сновидения. Я нарушил ее

покой. Мое сердце сжалось… Я ушел, как уходят тени.

Глава 3.

Владислав не смог долго оставаться один. Карлик окинул

печальным взглядом окружающую Москву. Небо сгущалось

в стаю вороньих туч.

«Надо идти», – решил он.

Это незапланированное знакомство глубоко встревожило

старика.

Он собрал свои вещи, застегнул до горла кожаный плащ

и отправился к себе в каморку.

Старик жил рядом с храмом, на Берсеневской набережной,

в пределе церкви Святителя Николы в Берсеневке.

Теперь ночь показалась старику грустной. Ни одной звез-

ды, ни ветра, все застыло, как красивая подделка под стеклом.

Мир превратился в макет, и только художник медленно плыл

по мосту.

Он спустился к набережной. Холодная река казалась чер-

ной. Мелкими шагами он дошел до родной каморки. Деревян-

ная дверь была на засове.

Карлик потянул ручку на себя. Запах красок вылетел наружу.

Владислав потер нос и остановил маленькую ладонь

на лбу. Он задумался. В молодости жил в Хамовниках, потом

была свадьба, затем – спешные обороты семейных сканда-

лов. После – вторая свадьба. Приглашения, выставка авто-

портретов… Когда он успел остаться один? Когда переехал

жить в «шкаф»?

Поднялся ветер. Старик широко улыбнулся. Ему стала ясна

одна простая истина: одиночество заставило его терпеть мно-

гие вещи. Потребность доказывать правоту исчезла. Он стал

молчаливым. А этот парень разбудил в нем мирские чувства,

тягу к прошлому, воспоминания об ошибках.

Он опустил руку в карман и достал кисть. Единственная по-

друга, которая прислушивалась к его боли. Она могла умело

изобразить его просьбу на полотне, но это было так давно, что

сейчас не вспомнишь. Где все портреты? Раскуплены, раздаре-

ны?

Теперь его душа потеряла интерес к миру, и только храмы

волновали дух. Столпы, кубышки, арки, декорированные фа-

сады, семейные усыпальницы, ряды кокошников с килевид-

ным верхом, трапезное крыльцо.

Карлик снова улыбнулся. Ветер бил его по щекам.

Напротив в темной позолоте спал центральный храм Моск-

вы.

Старик оглянулся. Его маленький домик стоял неподвижно,

покрытый ночной сыростью. Он смотрел дальше – сквозь

дом – в прошлое. Накатили слезы.

Он ущипнул себя и засмеялся как ребенок.

Ему показалось, что он, маленький Владислав, открыл

дверь потустороннего мира и прошел в него. Теперь он как бы

из окна наблюдает знакомые сердцу места.

Небо плывет. Синие звезды больше не нуждаются в том,

чтобы их натирать. Река ближе к Кремлю сужается. Архангель-

ский собор величественно дремлет. Люди будто исчезли. Ти-

шина неимоверная. Это знак. В Москве редко бывает тихо.

Значит, умер.

Нет.

Старик опять себя ущипнул.

Улыбка.

Наоборот, ожил. Кто-то разбил его плавный устрой жизни,

и он не желает ругать кого-либо. Владислав слишком добр для

зла. Он давно научился побеждать, не вступая в конфликт,

но сегодня было исключение.

В темноте глаза казались голубыми. «Их можно было бы

изобразить, если бы не лукавство, – подумал старик о новом

друге. – Лицо неприметное, но глаза сразу заметны. Такой

изумруд смущает душу».

Владислав задумался.

Может, дело в руке?

Или в общей странности?

Какой рукой Никита берет чужие вещи?

Когда он обсуждает кражу, раскаивается или нет?