Хозяин болота

И Валентина приговорили к расстрелу…

В запалке-то приговорили, а как опамятовались — уже после суда — стали мараковать, что к чему. Надо ведь кому-то приговор приводить в исполнение. Тут еще дед Аникеев раздумывать начал: а можно ли к расстрелу-то? А имеем ли право? И вообще, есть ли у председателя бумаги, где написано, что за штука — товарищеский суд? Валентина же, услышав приговор, вдруг кинулась к мужу на шею, обняла, заревела, запричитала:

— Миленький ты мой, родной мой, любимый! Да не хотела я!..

Он ее тоже обнял, плачет, прощения просит и напутствие дает:

— Ты уж по мне-то долго не убивайся. Найдешь кого — выходи замуж. Хоть остаток жизни хорошо проживешь.

А она:

— Не хочу — хорошо! Хочу, как было!

Едва их растащили. Пухов все-таки распорядился одному члену суда пойти домой, взять двустволку и привести приговор в исполнение. Исполнительный член принес ружье и повел Валентина за поскотину. Никита Иваныч, опомнившись наконец от гневной речи председателя суда и сообразив, что на его глазах происходит ужасное беззаконие, кинулся к Ивану Видякину, человеку от общественной жизни далекому, и с его помощью отбил несчастного от рук «правосудия». Дед Аникеев с Пуховым тут же вдрызг разругались, даже за грудки похватались, но их вовремя разняли подоспевшие по тревожному сигналу начальник милиции и прокурор.

Пухову учли его фронтовое прошлое и только разжаловали до самых низов. А так он человек был хороший, попроси помощи — никогда не откажет и совет иногда получше Ивана Видякина даст. Как ни говори, но Пухов далеко умел смотреть и в людях разбирался.

А Валентин же все-таки укокошил свою Валентину…

* * *

Пухов завтракал, сидя за столом в рубахе, кальсонах и без протеза. Старик был бобылем и все хозяйство вел сам.

— А-а, давненько не заглядывал, Никита Иваныч! — обрадовался Пухов. — Давай присаживайся, поснедаем, заодно новости расскажешь. А то я прихворнул, дома сижу…

Дед Аникеев придвинул табурет и сел, облокотясь на стол.

— Погоди-ка! — глаза Пухова озорно и испытующе блеснули. — У меня бутылочка есть, припрятана. Давно берегу.

Завхоз знал, что эта бутылочка — мировая, но сейчас ему было не до этого. Хозяин пошарил рукой за печкой, не вставая со скамейки, и вынул «Перцовку».

— Новости одни нынче, — проговорил Никита Иваныч. — Трактора видел?

— Видел. — Пухов щедро наполнил стаканы.

— Болото наше зорить приехали!

— Ну?

— Торф добывать для электростанции.

— Это хорошее дело, — одобрил Пухов. — Электрификация — наша сила.

— А болото как же? — возмутился Завхоз. — Журавли-то улетят!

— Да-а, — протянул сосед. — Куда ни кинь — везде клин. Ну, хрен с ним, давай!

Минут через пять они завеселели, раскраснелись и заговорили громко.

— Я письмо в Москву написал, жалобу, — сказал дед Аникеев. — Пока оно ходит туда-сюда — болото надо защищать. А то они здесь такого наворочают, потом не расхлебаешь. Я журавлей пугать не дам.

— И я — не дам! — согласился Пухов. — Я как член общества охраны природы — не дам. Айда к ихнему начальнику. Наложим запрет и точка.

— Ага, ему наложишь, — не согласился Завхоз. — Я уже с ним разговаривал… У него глазищи — так и жгет… Слова сказать — язык не поворачивается.

— Видали мы таких! — разошелся Пухов. — Я на фронте перед немцем не дрогнул, а перед этим и не моргну!

И снова несколько минут они сидели молча, уставившись на вытертую до ткани клеенку на столе.

— Словом его не проймешь, — заверил Завхоз. — Тут другое средство нужно. Как с врагом надо действовать.

— Как это… как с врагом? — насторожился Пухов и, склонив голову набок, заглянул гостю в глаза.

— А так. Помнишь — на фронте?

— Ну! На фронте-то я помню! — оживился сосед. — Бывало, лежим мы на берегу Волги под самыми стенами Сталинграда…

— Во. И здесь так же, — Никита Иваныч вскочил. — Ты пока собирайся, а я пошел за ружьем. Ляжем у болота и не пустим. В засаде будем. Как на фронте: мы тут, а там враг. Перестреляем всех и баста!

Пухов секунду колебался и глаза его стремительно бегали по стенам избы.

— Давай! — рубанул он. — Кто здесь хозяева? Мы! Нам и распоряжаться!

Дед Аникеев ворвался в свою избу. Ирина спала, положив голову на обеденный стол, а перед нею был сотворенный ею Хозяин.

— Ох! — только и произнесла Катерина. — Конец света, истинный Бог! Приезжие всю ночь только с хлебом ее не жрали, Баську нашего напоили, и ты с утра выпимши. Что же это делается, господи.

— Беда, старуха, — полушепотом сказал Никита Иваныч, чтобы не разбудить дочь. — Болото зорить приехали, беда.

Он бросился к спинке кровати, за которой стояло ружье, вытащил его и метнулся к полке.

— Чего ты? — испугалась Катерина. — Куда?

— Где патронташ? — Завхоз обшарил полку, отыскал патроны и направился к двери. — Не дам. Не пущу проклятых вредителей!

Ирина спала, а Хозяин, как живой, тянул к ней маленькую головку, чуть приоткрыв клювообразный рот с мелкими зубами…

А в Алейке тоже спали. Лишь с окраины, где жил Иван Видякин, доносился стук топора и курился дымок из трубы. Завхоз вернулся к Пухову. Тот уже стоял в полной форме — китель военного покроя с глухим воротником и медалями, защитного цвета галифе, хромовый сапог и полувоенная фуражка с большим козырьком. Пухов возился с протезом, подтягивал ремни, долго привязывал пустую штанину. Завхоз торопил. Наконец Пухов справился с деревяшкой и бросился искать клюку.

— Да не костыль — ружье бери! — прикрикнул Никита Иваныч.

— Оно же поломано, — сказал Пухов, звякая медалями. — Который год открыть не могу…

— Врешь?

— Что мне врать? Что мне врать? — забормотал сосед, и глаза его забегали в поисках клюки. — Вон, гляди.

Глядеть было некогда. Мелиораторы могли вот-вот проснуться, завести бульдозеры и поехать на болото. А до него еще пешком семь верст…

— Ладно, пошли так! — распорядился Завхоз. — Только не отставай.

Они вышли на улицу и направились по дороге к болоту. Ковылявший Пухов вдруг остановился.

— Никита, а может, и Ваньку Видякина взять? Ванька — мужик молодой, крепкий.

— Пошел ты с этим Ванькой! — разозлился дед Аникеев. — Не отставай!

— А зря, зря, — пришептывал Пухов. — У них же трактора. А это, считай, танки. Куда мы с тобой против танков?

— Что, кишка слаба? — на ходу спросил Завхоз, тем самым ударив его в самое уязвимое место.

— У меня-то? — взбодрился Пухов и выгнул грудь. — Да я их!

Он потряс клюкой, и медали зазвенели. Их было четыре всего: одна «За оборону Сталинграда» и три значительные — «За отвагу». Но гордился Пухов больше первой медалью, и все рассказы о войне начинались у него со слов: «Лежим мы, значит, на берегу Волги под стенами Сталинграда…»