Хозяин теней. 3

Ну да, а папенька у нас был ею обделён. Обидно, должно быть.

— Только видно было, что он Алёшке завидует. Может, сам того и не понимает, но завидует. Вечно пытался того выставить неучёным, неумным, особенно перед гостями…

Спускаясь, линии вились уже по полу, складывались в круг.

В круги.

Внешний, большой, почти касался стен, однако он гляделся каким-то рыхлым, будто даже не круг, а набросок его, но от него внутрь тянулись те же желобки, которые связывались более плотным узором.

— В Петербурге он и нашёл себе компанию под стать. Умники там… он всегда хотел туда вернуться, мальчик.

— У меня имя есть.

Я решился и шагнул в большой круг. Прислушался. Ничего. Сила, если и была тут, то давно развеялась. А тепло откуда? Или это сам камень?

— Я Аристарху говорил отпустить, что с такими лучше, когда они где вовне, но Аристарх упёртый. Чтоб от семьи отложить? Или без пригляду оставить?

— Что это за камень?

— Лунный мрамор. Так его называют. Мраморную крошку мешают с травами и силой, ну и вот… дарника выписывали. В дурные деньги стало.

Я думаю.

— Теперь вон потемнел, погорел, а так-то… обычно им бальные залы отделывают. Одно время модно было статуи ставить. Он и светится, если огнём напитать. Красиво очень. Ну а Василь решил, что ему тут надобно.

— Он теней здесь держал?

— Тварей. И держал, и… разделывал. Зачастую живых. То ещё дерьмо. А скажи, что так неможно, только смеётся в глаза. Смеялся.

— Значит, он хотел вернуться в Петербург?

— Всегда. Да, не рискнул уходить из семьи. Всё ж, говорю, он всегда был трусоват. Алёшка, случись такое, точно не стал бы маяться. А этот сделал вид, что подчинился. Только…

Тень поскуливает, там, внутри.

Ей неуютно.

— Потом уж вроде и успокоился. Письма писал. Там книжонки какие-то получал, свои отправлял… крепко известным сделался. Это очень самолюбие грело. На Алёшку и вовсе стал смотреть, как на прислугу. Только указывал, что ему надобно… то, это и ещё чего. А на кой? Нет, вы не поймёте, мозгов не хватит. Гений в семье один.

— Не любил брата?

Ответил Варфоломей не сразу.

— Не скажу, чтоб не любил. Любил… но… так вот… с подвывертом, понимаешь?

Как ни странно, понимаю.

С одной стороны зависть, к первому и более сильному, а с другой — самолюбие, которое нашёптывало, что он, мой папенька, умнее всех родичей вместе взятых. Гремучая смесь.

— И нет, он не метил в наследники, если хочешь знать, — Варфоломей опёрся на стену. — Может, сперва-то и хотелось, но потом понял, сколько со всем этим добром мороки. Его пробовали к делам рода привлекать. Даже вроде и привлёкся поначалу, а потом… как-то за обедом Алёшка сказал, что, мол, во главе рода б стать тому, кто умнее. А Василь ответил, дескать, ему только этих забот и не хватало для полного счастья. Что не интересно ему возиться со всякой ерундою.

Верить?

Сказать можно, что угодно, но… я верю. Знаю таких людей, которые одержимы, наукою там или искусством, или ещё какой хернёй. Главное, что эта херня забирала всё время и силы. И ни на что другое их просто не хватало.

— Насмотрелся? — Варфоломей отступил, позволив мне выйти из комнаты.

— А где… всё? Ладно, там… — я махнул на комнатушку, близость к которой нервировала тень. И это не смотря на запертую дверь. Вот… чего бы мой папенька там ни делал, было это недобрым.

Очень недобрым.

— А тут? Тут же… если лаборатория… ну… столы быть должны. Шкафы. Оборудование какое…

Мне случалось и в лабораториях бывать.

— Так, сгорело всё, — Варфоломей пожал плечами. — Выкинули. Я бы, честно, и флигель этот разобрал.

Ага, и фундамент кислотою полил бы. Чтоб наверняка.

— А что загорелось? Удалось установить?

— Нет.

Но источник был в лаборатории. Защита не позволила огню распространиться. Но она и не допустила бы пламя внутрь…

— Варфоломей? — Татьянин обеспокоенный голос сбил с мысли. — Варфоломей… вы тут?

— Тут, — откликнулся Варфоломей и от стены отлип, встряхнулся, явно с трудом натягивая маску. На меня глянул, спрашивая, скажу ли я. Не скажу.

Мы не враги.

Не друзья, потому что дружить с психопатами — так себе затея. А вот союзники — это да.

— Вы… что тут?

Танечка осторожно заглянула.

— Папина… — сказала она и зябко повела плечами. — Тимофей волнуется… ушли и пропали.

— Беседуем, — ответил я за Варфоломея. — Мне вот дядька Варфоломей рассказывает про отца.

— Да? — сколько удивления. И даже обида на личике мелькает. — А мне вот… мне он не рассказывал.

— Так ты и не спрашивала, детонька, — Варфоломей криво улыбается. Маска не слишком охотно налазит на лицо. — Мальчишка вон любопытный…

И руку на макушку приложил, пальцы растопырил, умиление изображая. Ага, осталось пальцы сжать и крутануть хорошенько в сторону.

— Точно… не спрашивала… — Танечка осторожно толкнула дверь, будто опасаясь увидеть что-то или кого-то. — Я… как-то… и забыла.

— Может, не надо?

— Я… хочу, — она вошла. И осмотрелась. И выдохнула, как почудилось, с немалым облегчением. — Только стены и остались… ну конечно, тут же пожар. Ты говорил… что-то… про пожар говорил.

Она замолчала, уставившись на стену. И заморгала часто-часто, показалось даже, что того и гляди расплачется.

— Тань, — я поспешил взять за руку. — Ты чего?

— Ничего. Пахнет здесь… отвратительно. Надо будет придумать что-то… потом… после… я чего ищу… тут гости приехали.

И выпав из оцепенения, она поспешно добавила:

— Воротынцевы…

Глава 15

Глава 15

Среди всех даров наиболее отвратительный и противоестественный есть дар смерти, именуемый также некромантией. К сожалению ли или счастью, но встречается он весьма редко, зачастую сам уничтожая своего носителя задолго до того, как тот сумеет обуздать эту, противную разуму и душе, силу. Или же, что случается ещё чаще, родные, заподозрив пробуждение оной силы, сами обращаются в Синод за помощью…