Хозяин теней. 5
Шрифт:
— И вы отдыхали?
— Увы, но да. Мне стыдно, но тогда… тогда жизнь кипела. Я был если не на вершине мира, то где-то рядом. И мой дар становился ярче день ото дня.
— Из-за…
— Эликсира? Да. Из-за него. В целом характер наших встреч весьма скоро изменился. Исчезли вино и шампанское. Карты? Разве что так, отвлечься. Девицы… девицы появлялись, но не в дни, когда планировался приём эликсира.
— И принимали его не только вы?
— Да.
— И откуда он брался?
— Богдан приносил. Для всех. Моей задачей было разделить еженедельную порцию на малые дозы в зависимости от силы дара. Раздать. Помочь с приёмом, подавив первичное возбуждение нервной системы, которое часто наступало следом.
— И как оно?
— Хорошо. Поначалу было весьма хорошо. Силы прибавлялось. Контроль, правда, слабел, но я полагал, что это происходит вследствие быстрого роста. Известная особенность… правда, временами я начинал чувствовать головокружение. И отток силы порой был таков, что мне с трудом удавалось его остановить. Профессор несколько раз делал замечания. Потом поинтересовался, всё ли со мной хорошо. Я заверил, что просто много работаю. Усталость. Тоже бывает. Всё закончилось закономерно, как это я понимаю теперь… однажды Богдан сказал, что ему нужна моя помощь. Не только ему, но всем им. И спросил, готов ли я стать частью чего-то большего?
А воздух в палате спёртый.
Из-за окон закрытых? Или потому что вентиляция слабая?
— Я согласился. Я был даже счастлив. Как же, меня сочли достойным. Меня приняли в братство.
Прям аж зубы заныли.
— Цели его были весьма благородными. Собрать одарённых. Способствовать развитию их дара и продвижению по службе, помочь тем, за кем не стоит род. Богдан полагал, что оценивать человека надо по силе и способностям. И если на способности он не мог повлиять, то сила… у него было множество друзей, в том числе таких, которые не отличались силой, но были весьма умны, толковы. Вот только среди одарённых часто ум — это не то, на что смотрят…
Красиво.
Наверное, я бы тоже поддался, тот, другой, который моложе. Молодым важны красивые и правильные слова, идеи, чтоб душа отзывалась. Всегда приятно знать, что нагибаешь ближнего не ради голой наживы, а во имя чего-то великого.
— Мне доверили рецепт, полученный Богданом от друга. Там много компонентов, но ничего сверхсложного. Да, аптекарь бы не справился. А вот одарённый целитель — вполне. Основа рецепта — кровь одарённого. И все старшие братья, как именовал себя Богдан и некоторые его друзья, каждые несколько дней сдавали кровь. Я очищал её, изменял, добавлял прочие компоненты… более того, я увлёкся экспериментом. Я вёл записи. Измерял показатели. Писал отчёты… Богдан передавал их. Куда? Не знаю. Я много раз думал. Потом, после… перебирал имена, должности, но так и не вышел… ещё мы много беседовали и в какой-то момент дошли до того, что вполне возможно сделать из неодарённого человека одарённого. Правда, для этого понадобится усилить эликсир, вернее силовую его компоненту. И здесь уже крови может не хватить.
Николя сделал паузу, переводя дыхание. Я не торопил. Опёрся спиной на кровать, которая не шелохнулась. К полу прикручена?
— К счастью, мы не зашли дальше разговоров. К тому моменту стало ясно, что средство действует, но как у любого лекарства у него есть побочные эффекты. И необходимость постоянного приёма — один из них. Стоило прекратить, и дар замирал. А потом начинался откат. Силы становилось меньше. Контроль ухудшался ещё больше. И ладно, когда речь шла о целительской силе, но когда у огневика случается неконтролируемый выброс, это опасно не только для него, но и для окружающих.
Он сцепил руки.
— Тогда уже я начал осознавать, в какой ловушке оказался. С одной стороны, средство, приём которого опасен. С другой… с другой отказ от него может грозить утратой дара.
— А ваш друг?
— Богдан? Богдан не желал верить. С людьми это случается. Теперь понимаю. Тогда же… стоило
заговорить о том, что необходимо отказываться от… эликсира номер пять…— Почему пять?
— Рецепт, который мне передали, имел заголовок. Эликсир номер пять.
Интересно, были ли четыре предыдущие версии? И что-то подсказывает, что были.
— Я предлагал постепенное уменьшение дозы под наблюдением хороших целителей. Я… пробовал это на себе. Было весьма сложно, но… понимаете, когда ты только вот что мог одним прикосновением исцелить истекающего кровью человека, заставить раны закрыться, кости — срастись. Когда чувствовал себя почти Богом, и вот едва-едва наскребаешь крохи силы, чтоб пациент дотянул до прихода твоего коллеги… это весьма… угнетает.
Мягко говоря.
Как ни странно, понимаю. Когда ещё вчера ты был здоров, готов к свершениям и мигрени, что время от времени приключались, казались сущей мелочью, а оказалось, что это не мелочь, что в руках твоих приговор, писанный латынью. Это действительно угнетает.
Сперва оглушает, а потом и угнетает.
— Вы не обратились за помощью?
— К наставнику? Я хотел. Но я приносил клятву. И тогда она ещё действовала. Но профессор и сам заметил неладное. Он пытался говорить со мной. Я же, признаюсь, растерялся. Точнее теперь я понимаю, что эликсир воздействовал и на разум, я просто-напросто утратил способность мыслить. Меня то и дело захлёстывали эмоции. То уверенность, что я со всем справлюсь и преодолею временные трудности, то страх, что дар перегорит, то странная апатия, когда возникало желание пустить себе пулю в висок. К тому же чем дальше, тем сильнее я утрачивал контроль над даром. И однажды, когда я стиснув зубы, заставил себя не принять очередную дозу эликсира, случился стихийный выброс. Благо, произошло это в клинике. И рядом оказался профессор. Полагаю, единственно его вмешательство и позволило сохранить, что дар, что жизнь. Поэтому я ему благодарен. Хотя тогда ненавидел.
— За что?
— За то, что он обратился в жандармерию. Знаете, в обществе ведь их не любят. Людей в серых мундирах. И на тот момент, будучи воспитан в семье, ратующей за либеральные ценности, я всецело разделял эту нелюбовь. Приличный человек, даже понимая полезность жандармов, не может и не должен испытывать к ним симпатии. Не поймут… но тогда… тогда я потерял сознание, пытаясь справиться с обыкновенной простудой. А очнувшись, обнаружил себя в кабинете профессора, где помимо его самого пребывал один ваш добрый знакомый…
— Карп Евстратович? — пальцем в небо, но Николя кивает.
Стало быть, угадал.
— Тогда он был моложе. И злее. И первая наша беседа вышла неудачной. Мне было плохо. Дар не ощущался, внутри поселилась такая вот гулкая, тяжёлая пустота, которая того и гляди готова была меня поглотить. А тут ещё обвинения какие-то… я просто не в состоянии был понять сути их. И требовал отпустить меня или же предоставить адвоката. Карп Евстратович грозил судом и каторгой. Снимки давал… ужасающие снимки… какие-то мёртвые люди, которых я видел впервые. Проститутки… господи, да я только в тот раз к ним и заглядывал, когда… я… не отношусь к людям, которые посещают подобные заведения!
— Верю, — поспешил сказать я. И Николя выдохнул с облегчением.
— А вот он не поверил. Мне становилось всё хуже… Профессор сказал, что дрянь, которую я принимал, разрушает энергетическую оболочку, что если ничего не предпринять, то даже с его помощью я протяну день-два от силы. Это было странно так… ещё сказал, что он не справится. Что это дело тьмы и света, а никак не целителей.
— Но вы живы?
— На моё счастье Карп Евстратович весьма упрям. И если он хочет от вас чего-то добиться, то добьётся. Он дошёл до Синода. И вытребовал Исповедника. Мол, если я всё одно того и гляди отойду на тот свет, то хотя бы покаявшись и с чистой душой.