Хозяйка старой пасеки

— Я защищался! — возмутился управляющий.

— Савелий Никитич. Настоятельно рекомендую вам исполнить просьбу, — это слово он выделил голосом, — исправника и, вернувшись в свою комнату, оставаться там столько, сколько понадобится.

— Это называется домашний арест, и я требую объяснений…

— Требуйте их у его сиятельства, — отрезал доктор. — Вернитесь в комнату, я приду обработать ваши ожоги.

— Вы не имеете права распоряжаться в чужом…

Иван Михайлович посмотрел на меня.

— Глафира Андреевна?

— Будь моя воля, я выставила бы этого человека из дома без расчета. Но не буду спорить с его сиятельством…

Управляющий не дал мне договорить.

— Почему этой девке разрешается ходить по всему дому и оскорблять людей?

— Потому что она хозяйка этого дома, если вы вдруг об этом забыли, — отрезал доктор.

— Она убийца!

— Это не доказано. Возвращайтесь в свои покои.

— Я с места не сдвинусь!

Иван Михайлович пожал плечами.

— Воля ваша, если вам не нужна моя помощь, не смею вмешиваться.

— Очень нужна, вы же сами видите, эта ненормальная…

— Не дала себя придушить, — негромко заметила я.

— Хватит! — Оказывается, добродушный доктор тоже умел командовать. — Савелий Никитич, вы ведете себя не как дворянин. Возьмите себя в руки.

— Сами-то давно ли дворянином стали? — огрызнулся управляющий.

Доктор обернулся ко мне, словно не услышав.

— Глафира Андреевна, простите за эту сцену. Давайте я помогу вам с дровами.

Савелий скрипнул зубами, поняв, что ничего не добьется. Направился к дому, размахивая руками так, будто с каждым шагом разрубал воображаемого противника.

— Не стоит, Иван Михайлович, — улыбнулась я. — Вам еще этого потерпевшего лечить.

— Удивлен, что у вас наконец нашлась смелость постоять за себя.

— То есть вы все знали и не вмешивались? — возмутилась я.

— Глафира Андреевна, я не так давно практикую среди местных помещиков, а не в Больших Комарах. Мне известно, что после смерти вашей матушки с вами случилась нервная горячка… — Он хмыкнул чему-то своему. — И мой предшественник, объявив вас недееспособной, обратился к дворянскому собранию. Учитывая ваше несовершеннолетие и состояние здоровья, опекунство передали вашей двоюродной бабушке.

— И всем было…

— Глафира Андреевна. — В его голосе проскользнул холод. — Вы прекрасно понимаете, почему симпатии общества были не на вашей стороне.

5.2

— Нет. Не понимаю.

Доктор вздохнул, тон его изменился, словно он снова разговаривал с Варенькой.

— Глафира Андреевна, я сознаю, что вам тяжело вспоминать те события. Однако мне известно, что после вашего выздоровления князь Северский, председатель дворянского собрания, беседовал с вами. Вы сказали ему, что заслужили все, что с вами произошло, и пусть все остается как есть.

— Но ведь это было не вчера!

На самом деле я понятия не имела, что за «события» имеет в виду доктор и почему Глаша — прежняя Глаша — считала, будто заслужила подобное обращение. Но ведь она могла и передумать, в конце концов! Мало кто заслуживает, чтобы его будили пощечинами и обзывали как попало.

— Ваша двоюродная бабушка жила нелюдимо, не ездила с визитами и не отдавала их. Однако Марья Алексеевна…

«Не знаю я никакую Марью Алексеевну!» — едва не крикнула я, но чудом вовремя придержала язык.

— … несколько раз навещала вас, и вы каждый раз заверяли ее, что вы считаете ваше положение епитимьей. И что вы очень хотите уйти в монастырь, однако двоюродная бабушка не позволяет вам.

Ну еще бы она позволила, имущество-то… Стоп. Передало опеку. Я сегодня на удивление туго соображаю. Выходит, и доктор, и Стрельцов обращались со мной как с хозяйкой не потому, что я наследую старухе, а потому что я хозяйка и есть.

А значит…

А значит, кое-кто соображает еще хуже меня, откровенно нарываясь. Я не злопамятна, просто злая и с хорошей памятью, тем более что и времени забыть не было.

— И я рад, что вы переменили мнение, — закончил доктор.

Я покачала головой.

— Пружину нельзя закручивать бесконечно. Она или лопнет, или распрямится, и горе тому, кто не успел увернуться.

— Это признание? — подобрался доктор.

— Нет, это размышления.

— Тогда будем считать, что я их не слышал. Пес в самом деле слушается команд?

А ведь и правда. Откуда бы местной дворняжке знать, что такое «фас»? Совпало, не иначе: Полкан просто был благодарен мне за ласку и отплатил как мог.

— Что вы, откуда? Я познакомилась с ним сегодня. Видимо, ему тоже не понравилось, как со мной обращаются.

Я присела рядом с Полканом, потрепала его по голове.

— Спасибо.

Он завилял хвостом так старательно, будто собирался взлететь, и лизнул меня в лицо. Я рассмеялась, стараясь не морщиться от запаха псины.

— Да уж, некому было тебя выкупать как следует, — сказала я, выпрямляясь. — Ну ничего, мы это исправим. Чуть позже, если ты не возражаешь.

На улице слишком прохладно и промозгло для купания кого бы то ни было, а в доме я еще толком не разобралась, где и что. Единственным толком разведанным помещением была кухня, но туда, где готовят еду, беспризорного пса тащить не надо. Хорошо бы найти что-то вроде прачечной, где должна быть и печка, и горячая вода.

Полкан яростно зачесал ухо, как бы намекая, что надолго откладывать купание не стоит.

— Поняла, — рассмеялась я. — Обещаю, до вечера что-нибудь придумаю.

Я снова собрала дрова. Забрала на кухне огниво. До сих пор я видела такие штуки только в музеях, но руки действовали будто бы сами по себе. Слетевшие искры мигом запалили бересту, а там и дрова занялись. По крайней мере печи в этом доме были в порядке, хоть что-то.

Как раз когда я закончила с печкой, вернулся от «потерпевшего» Иван Михайлович.

— Раз уж вы здесь, ознакомьтесь, пожалуйста, с моим отчетом и подпишите своей рукой, что записано верно.

Я взяла листы. Интересно, отвратительный почерк — профессиональная особенность врачей во всех временах и мирах? Ни одной буквы невозможно разобрать, китайская грамота какая-то. Я внимательней вгляделась в написанное и едва не выронила бумаги. Возможно, почерк у доктора и был так себе, но закорючки и завитушки, что я видела сейчас, не имели никакого отношения к привычной мне кириллице. Впрочем, и к латинице тоже. Совершенно незнакомый алфавит и…