Хозяйка

Было несколько богатых иностранцев, которым я переводила: первый, биохимик из Калифорнии, кажется, работающий на ЦРУ, с бритым яйцевидным черепом, какой и должен быть у американского профессионала с высоким IQ, он действовал на меня, как энергетический вампир, я сразу взяла с ним какой-то неверный тон, то ли слишком фамильярный, то ли неравнодушный, злилась и огрызалась, потому что он вел себя бесцеремонно, спрашивал, сколько я возьму, чтобы кормить его домашними обедами, был послан, но не обиделся, дивился, почему люди из России уезжают, хлестался, что у него очень скромные потребности, и он спокойно прожил бы здесь на сто долларов в месяц, увидев у меня в руках стодолларовую купюру, с неподдельным интересом спрашивал, откуда у меня такие деньги, в ответ на встречный вопрос, а откуда у него дом за полтора миллиона, хохотал и хлопал меня по плечу, в то же время расстраивался, что у девушек, с которыми он приехал знакомиться, не хватает мозгов, чтобы оценить его по достоинству, ходил по Питеру с женским розовым зонтиком, который ему давала в дождь сердобольная консьержка, жалел пять рублей на телефонный звонок (тогда не было еще в таких количествах мобильных телефонов), в конце концов, проникся, подарил мне сто рублей в качестве премии в знак глубокой признательности, которые я не взяла (сто долларов взяла бы), и все равно, я с ним, в конце концов, поссорилась, потому что он прошелся на каком-то форуме по поводу неработающего у меня в музее-квартире туалета.

С еще одной богатой американской клиенткой я ходила по помойке, мы обе свистали и кричали на разные голоса, подзывая живущую где-то там бездомную собаку со сломанной ногой, увидев которую из окошка квартиры, американка загорелась вылечить ее и увезти в Америку. Неподалеку стояла вызванная ветеринарная помощь, чтобы отвезти не ведающего о привалившем счастье пса в лечебницу, врачи скучали и дивились, мало ли в Америке бездомных собак, я думала, может, это просто мы тут все очерствели, американка, в конце концов, собаку нашла, прооперировала, купила ей собачью корзинку и билет на самолет, но также внезапно надумав усыновлять в другом городе чьих-то детей, полетела вместо Америки в этот город, собаку взять не смогла и оставила ее больнице, обещая выплачивать ей содержание.

Другая богатая американка, с которой мы как-то беседовали, с чувством рассказывала, как долго и старательно она училась стрелять, а потом, поехав в Африку на сафари, предвкушала, как собственноручно застрелит там уже не помню кого, но подлый проводник ее опередил, выстрелил сам, и ему досталась вся слава, и он сделал это не иначе, как из вредности, чтобы этим ущемить ее эго.

Был еще один клиент, человек с мрачным лицом, который никогда не улыбался, все принимал всерьез, постоянно звонил мне, задавал дурацкие вопросы по поводу России и просил советов, а, когда однажды я, ничтоже сумняшеся дала ему не менее дурацкий совет, обвинил меня в манипулировании собою, удивился, почему я обиделась, несколько раз потом пытался мириться, и, в конце концов, написал про меня на форуме какое-то вранье, но мне было уже без разницы, потому что я его опередила и написала про него рассказ, и он был уже у меня на булавке в гербарии.

Были два клиента, которых я никогда не видела, общаясь по e-mail, первый научил меня никогда ни о чем не просить, очень вежливо и обтекаемо обойдя мою нехитрую просьбу, а второй, которому я бескорыстно старалась помочь, прислал мне сто долларов, как намек, чтобы я от него отвязалась, я их, конечно, взяла и потратила, но, все равно, было неприятно, и этот его жест тоже кое-что добавил к моему жизненному опыту.

Это, пожалуй, и все, если не считать мою институтскую подругу, которая всегда мечтала о деньгах и, в конце концов, заслуженно получила то, что хотела, и с которой мы теперь встречаемся неизменно на нейтральной территории, потому что, будучи однажды у нее на юбилее, мы с Гришей опозорились, подарив какую-то недостаточно качественную бутылку, и ее высмеял, не зная, что это мы ее подарили, другой искушенный гость, и мы тогда обе поняли, что между нами произошло классовое расслоение.

Остальные люди, которых я встречала в своей жизни, были небогатые: с ними мы иногда тоже ссорились, писали друг другу запальчивые письма, но потом мирились и смотрели друг на друга с пониманием, о них (смотри заголовок) я не буду здесь писать, это уже совсем другая тема.

Они и мы

Я узнала, откуда берутся «они», которых «мы» противопоставляем себе и всячески обличаем: они берутся, например, из темноты двора у Приморской, где у нас с ними назначена встреча, они никак не могут найти нужный дом, опаздывают и сразу дают нам понять, что в этом, как и в том, что квартиру, которую они пришли смотреть, уже сняли другие люди, виноваты мы, они полны гнева и обиды, говорят, что так не делается, что они ехали так далеко и полуутвердительно спрашивают, подвезем ли мы их до дома, поскольку мы на машине. Для нас это хороший крюк, но получается, что мы, вроде, виноваты и что наше время, конечно же, менее насыщенно и драгоценно.

Собственно, и они, и мы в данном случае в единственном числе: они — это молодой человек в костюме и галстуке по имени Денис, чиновник пока еще в самом начале пути, я узнаю о его принадлежности к противоположной касте по упоминанию ведомства, в котором он служит. Вскоре в «нашем» полку прибывает, к поиску подключается моя коллега из другого агентства, бывалая тетка, заслуженный мастер аренды, и мы вдвоем принимаемся за дело, почему-то чувствуя, что все другие клиенты подождут, а вот Денису мы просто обязаны найти что-нибудь поскорей да получше, я не знаю, на чем основана эта убежденность, может, на скрупулезной регулярности его звонков, на скорбном молчании, с которым он выслушивает наши оправдания в том, что ничего еще нет, на его сдержанно-обиженных интонациях. Нам обеим кажется, что на другом конце телефонного провода птенец, раскрывающий рот и по праву требующий пищи, мы нервничаем, нам почему-то стыдно, что две взрослые птицы не могут его накормить. Наконец, подворачивается подходящий вариант, хотя моя коллега сомневается, у нее есть еще претендент на найденную квартиру, она, как Фемида с колеблющимися в две стороны весами: на одной чашечке молодец в кожаной куртке — браток не браток, но человек явно неформальный, может, и не из «нас», но уже точно не из «них». Он смущенно стоит перед нею, посверкивая золотой цепью, косноязычно оправдывается, что ему нужна как раз такая квартира, а Денис — на другой чашечке, как Чацкий на балу, стоит у противоположной стены в костюме с кейсом, весь — благородное негодование, ну, что это за манеры, как это можно устраивать такие смотрины, и моя коллега все же колеблется, потому что обладатель цепи, кажется, обещает ей что-то там еще заплатить, я, конфузясь, шиплю в ухо Денису, что ему, видимо, следует сделать то же, и он, презрительно морщась, смотрит на мою коллегу с брезгливой жалостью и неопределенно пожимает плечами.

Но тут в дело вступает хозяйка квартиры, простецкая бабушка, явно принадлежащая к «нам», на нее, наверное, тоже действует общий гипноз, она, посмотрев на обоих претендентов, безошибочно устремляется, семенит к Денису, обходит его, осматривает и с одной, и с другой стороны, и движимая, видимо, присущим и ей тоже врожденным почтением к «начальству», делает выбор.

И не знает старушка, на что она себя обрекла, понадеявшись на то, что такой благопристойный молодой человек не попортит ее шифоньер и телевизор. Заходит спор о новом диванчике, который по договору она должна приобрести для Дениса, из Денисова портфеля немедленно появляется каталог «Икеи» с образцом дивана, на котором, по его мнению, здоровее всего спать, и напрасно старушка пытается доказать, что в ее комнатку не подходит по цвету такой диван, и что он для нее дороговат, и что она-то хотела приобрести другое. «Вы поймите, я должен хорошо отдыхать, у меня ответственная работа», — строго внушает ей новый жилец, и пожилой сын старушки, приехавший из Германии, тоже поддается гипнозу и с пониманием соглашается. Но напрасно он пребывает в грезах согласительного умиления — никакой симпатии к себе он этим не заслуживает, Денис смотрит на живущего в Германии на пособие тунеядца с откровенным неодобрением, несколько раз еще грозится «вот сейчас встать и уйти» и называет всю семейку хозяев «душными» за то, что они спорили о диванчике и имели наглость обсуждать еще какие-то пункты договора.

Все, в конце концов, завершается, подписывается договор, выясняется, что Денис снимает квартиру, потому что делает в своей евроремонт, дополнительно заплатить моей коллеге он, конечно, забывает, и та сразу вспоминает отвергнутого обладателя цепи. Мы выходим с Денисом на улицу, он долго рассказывает, как тяжек его удел, как он устает, сколько часов каждый день «фигачит» на своей ответственной работе, и это сознание собственной исключительности так искренно и наивно, что невольно внушает симпатию.

И, распрощавшись с Денисом, я думаю, как же все же «нам» «им» противостоять, как не давать взгромождаться себе на шею. И ничего иного не придумываю, как не ходить больше на Приморскую, в темные дворы, а выбирать хоть в цепях, хоть в коже, но каких-то других клиентов.

Сами

Мы давно уже сами по себе, мы не употребляем в разговорах понятие «они», мы не ждем, что «они» дадут, разрешат и заплатят, мы не говорим: «они не повышают нам зарплату», я, будучи бухгалтером нашей маленькой фирмы, сама ее начисляю, если нет зарплаты, значит, не заработали, и не на кого пенять.

Мы давно уже общаемся только с теми, с кем хотим, наш маленький круг сформирован, мы ни перед кем не заискиваем и не ищем ничьей поддержки, мы не жалуемся, что нас кто-то раздражает; если кто-то не нравится, мы с ним просто не встречаемся, у нас нет необходимости и обязательств общаться с неприятными людьми.

Мы за все платим сами, у нас нет ни льгот, ни социальных пакетов, мы не рассчитываем, что кто-то что-то нам обеспечит, подарит, сделает, принесет.

Мы много работаем, у нас нет времени смотреть телевизор, поэтому и нет причины сетовать, какую там показывают глупость, если выдалась минута, всегда найдется что-то интересное, мы сами выберем, на что потратить время, и сами себя развлечем.

Мы надеемся, но не требуем, мы понимаем, что никто никому ничего не должен, поэтому если что-то не получается, мы стараемся сделать лучше и никого не винить.

Мы умеем не все, но многое, мы верим, что любой труд почетен, и ни от какой работы не воротим нос.

Мы не боимся начинать с нуля и не говорим, что мы не умеем. Мы боимся, что не все из прошлого в себе искоренили: нет-нет да и прорвется привычка считать, что все другие тоже должны быть, как мы, а если нет, то они не правы.