Хранить вечно

А потом качка прекратилась, трюм распахнули, и они все ослепли от хлынувшего вниз нестерпимо синего света.

Затем их куда-то везли на телегах, потому что идти из них уже почти никто не мог. А потом был пёстрый шумный многоголосый рынок, где какие-то злобные дядьки и тётки громко и непонятно кричали, щупали твёрдыми цепкими пальцами их руки и ноги, заставляли открывать рты, копались в волосах.

Только спустя много месяцев она узнала, что живёт в столице Великой Империи – Роме.

Последующие шесть лет ей особо ничем не запомнились. Она жила с прислугой в большом каменном доме, в центре города, на шумной оживлённой улице Аргилетум. Их хозяином был Гней Корнелий Кинна – пожилой добродушный патрикий, казалось, никогда и ни на кого не повышавший голос. В обязанности Хавивы входила уборка помещений. Дом был большой, комнат в нём было много, и малолетняя рабыня никогда не оставалась без дела.

Когда Хавиве исполнилось тринадцать, её «повысили в должности», назначив «согревающей постель». И хотя престарелый Кинна больше действительно интересовался ею как грелкой, чем как женщиной, она через два года всё-таки родила от него мальчика. Ребёнок родился маленький, слабенький, он даже не плакал, а лишь тихонечко попискивал и прожил на этом свете всего пять дней. Она даже не успела к нему толком привыкнуть и поэтому почти не плакала, когда он умер.

Потом ещё в течение пяти лет не происходило ничего примечательного. Жизнь текла однообразно и размеренно. А потом умер хозяин дома. Как это часто водится, долгов у него оказалось больше, чем нажитого имущества; всё – дом, мебель, рабы – пошло с молотка, и Хавива оказалась сначала в Неаполисе, потом – в Сиракузе, а потом – в Нумидии, куда её привёз купец-грек с целью перепродажи в луперкал в быстро растущей за счёт легионеров-отставников Тевесте.

Однако в Тевесту она не попала – обоз, в котором ехала Хавива и ещё несколько таких же несчастных, был взят с боем людьми Такфаринаса.

Ей повезло, она не пошла по рукам, как другие захваченные вместе с ней рабыни, и не была продана дальше на юг – страшным чёрным людям, приходящим из-за пустыни, а почти сразу угодила в шатёр к вождю мусуламиев. Впрочем, пользовался услугами своей «тинтадефи» – «медовой» (так он окрестил её в первую ночь) Такфаринас не часто – в шатре у «Великого Вождя» наложниц-рабынь хватало и без неё. Четыре года она прожила в Туггурте, четыре года ходила за водой, готовила еду, ткала, вышивала, доила верблюдиц, четыре года – до того самого вечера, когда Такфаринас, в очередной раз позвав её к себе, не стал, как это всегда бывало прежде, медленно снимать с неё одежду, что-то тихо и жарко шепча при этом на чужом языке, а приказал немедленно идти в новый шатёр, сразу за валом, – «…к дорогому гостю, твоему, между прочим, земляку»…

– Мне страшно, Шимон, – сказала Хавива.

Саксум медленно провёл рукой вдоль по её телу – по тёплому ребристому боку, через ложбинку талии, по крутому взлёту прохладного гладкого бедра – потом прикоснулся губами к носу подруги.

– Скоро всё кончится, – шёпотом сказал он. – Такфаринас открыл мне большую тайну. Скоро войне конец. Совсем скоро. Две, три недели – и всё. И не будет ни войны, ни крови, ни страха… Знаешь что, – сказал он, – а давай, когда всё это закончится, поселимся в Кесарии. Или в Гиппо-Регии… Или в Тапаруре. Главное, чтобы на берегу моря. Представляешь, как это здорово: утром встаёшь, а за окном – море!.. Лодку купим. Большую. С парусом. Я буду уходить в море за рыбой, а ты станешь ждать меня на берегу.

– Я тоже хочу ходить с тобой в море!

– Подожди, – сказал Саксум, – если ты будешь ходить со мной в море, с кем тогда будут оставаться дети?

– Какие дети? – удивилась Хавива.

– Как какие?! Наши, разумеется! У нас же, понимаешь, будет целая куча детей! По крайней мере, три мальчика у нас будут точно! Насчёт девочек – не знаю, это на твоё усмотрение.

– Ну тогда и три девочки! – строго сказала Хавива. – Чтоб было поровну.

– Хорошо, – сказал Саксум, – Договорились.

Хавива потёрлась носом о его подбородок.

– Мне так хорошо с тобой!.. Мне кажется, что когда ты рядом, со мной ничего плохого случиться просто не может.

– Так оно и есть, – сказал Саксум. – Я тебя никому в обиду не дам.

– Шимон, – шепнула Хавива.

– М-м?

– Ты знаешь… – она помедлила. – Я ведь никогда в жизни никому не говорила этих простых слов: «Я тебя люблю». Никогда и никому. Представляешь?!.. Даже маме своей не говорила. Ни разу… И папе тоже не говорила. И Нахуму. А я ведь его очень любила! Почти как маму!.. И никому из сестёр и братьев тоже не говорила… Странно, да?.. Шимон!

– Что?

– Я… тебя… люблю!

Саксум улыбнулся и губами нашёл губы Хавивы.

– А у меня совсем всё наоборот, – через какое-то время сказал он. – Я слишком часто говорил: «Я тебя люблю». Любой, понимаешь, шлюшке из лупанара мог спокойно это сказать. Запросто!.. Наверно, потому, что не понимал истинный смысл этих слов…

– А теперь? – спросила Хавива.

– А теперь понимаю… – тихо сказал Саксум. – И… знаешь, что?

– Что?

– Я… тебя… люблю!

Хавива счастливо рассмеялась и вновь припала к его губам.

Потом он перевернул её на спину.

– Шимон!.. – задыхаясь, шептала Хавива. – Шимон!..

– Тебе так хорошо?.. – спрашивал он, поцелуями опускаясь всё ниже и ниже по её телу. – А так?.. А так?..

– Да!.. – шептала Хавива, вцепляясь пальцами в его волосы. – Да!.. Да!.. Да!..

Саксум проснулся оттого, что кто-то задел растяжку шатра. Собственно, ничего удивительного в этом не было – шатры стояли тесно, проходы между ними были узкими, невидимых в темноте верёвок пересекало эти проходы великое множество, так что ничего сверхъестественного как раз не усматривалось в том, что вылез по нужде из своего шатра какой-нибудь сонный ротозей, втюхался, понимаешь, сослепу в растяжки, самую малость не навернулся, выругался шёпотом и поковылял себе дальше, растыка этакая, бормоча себе под нос невнятные проклятия, зевая и почёсываясь. В другой раз Саксум на такое плёвое событие и внимания бы никакого не обратил, перевернулся бы на другой бок и – трава не расти! Да чего там! В другой раз он от такого пустяка и вовсе бы не проснулся – спал декурион ещё со времён своей легионерской юности очень крепко. Но тут Саксум открыл глаза и понял, что сон ушёл. То есть совсем! Спасть не хотелось совершенно! Он откинул одеяло и сел. Было тихо. Только мерно дышала во сне Хавива да из какого-то соседнего шатра доносился негромкий посвистывающий храп. Саксум встал, стараясь двигаться бесшумно, нащупал свою тунику, надел её, влез в котурни и, откинув полог, вышел из шатра.

Светало. На востоке, на зеленоватом фоне светлеющего неба отчётливо вырисовывались острые гребни далёкого горного хребта. На западе же ещё было совсем темно, там горы угадывались лишь по чёрным провалам в густой россыпи голубоватых мерцающих звёзд. Тянуло предутренним прохладным ветерком. Саксум поёжился. Ему вдруг показалось, что откуда-то донёсся еле слышный протяжный многоголосый крик: «А-а-а-а!..» Декурион прислушался. Некоторое время было тихо, а потом ветер опять принёс едва слышное протяжное: «А-а-а-а!..» Звук доносился, похоже, с севера. Обзора в ту сторону не было: там как раз стоял высоченный шатёр Такфаринаса.

Саксум двинулся в обход и, поплутав какое-то время между шатрами, вышел к земляному валу, опоясывающему внутренний лагерь. Здесь почему-то было ещё темнее и всё ещё пахло свежеразрытой землёй. На валу декурион обнаружил одного из охранников – часового внутреннего караула. Тот – чёрным неподвижным силуэтом – торчал на фоне звёздного неба и, вытягивая шею, всматривался в северном направлении.

– Что там? – тихо окликнул его Саксум.

Часовой оглянулся.

– Нихрена не видать! – в сердцах сказал он и сплюнул сквозь зубы. – Темень, зараза!