Хранитель забытых тайн

Но, увы, этому не бывать. Она отказывается его видеть. Она отказывается даже принимать его письма; за два дня, с тех пор как Эдвард видел ее в последний раз, он послал ей четыре, каждый раз все более отчаянных, наполненных мольбами, письма, и все она вернула непрочитанными. Она не дала ни намека, что переменит к нему отношение, если он станет свободным. О, она независима, она горда. Невозможно представить, что она выйдет замуж из каких-нибудь не совсем чистых соображений. Богатство и положение в обществе, эти два качества, которые, как он всегда полагал, естественно характеризуют каждого человека, похоже, в глазах ее мало что значат. И если отнять у него его богатство и его положение, что останется, что он может предложить ей? Только себя самого. Эта мысль унижает его, заставляет робеть перед ней. Раз она легко избегает его сейчас, после того, что между ними произошло, значит, скорей всего, она не любит его — о, как больно, как невыносимо об этом думать!

— Эдвард!

Он поднимает голову и видит устремленные на него прекрасные глаза Арабеллы. И мать ее не отрывает от него пристального взгляда. В лице его невесты то же раздражение, что и в голосе. Должно быть, она уже не в первый раз окликает его, а он и не слышит.

— До вас не докричаться, неужели так увлекательна эта книга?

Лицо ее искажается недовольной гримаской.

— Да нет, не особенно, — рассеянно признается Эдвард.

Его искренность там, где от него ждали обыкновенной учтивости, производит незамедлительный и сильный эффект; настолько сильный, насколько позволяет удушливая атмосфера гостиной Кавендишей. Арабелла смотрит на него широко раскрытыми глазами, словно ее только что хватил легкий удар. Мать ее вдруг подчеркнуто внимательно начинает присматриваться к нему, словно охотничья собака, которая почуяла незнакомый запах.

— Что это с вами? — поднимает брови Арабелла.

Он хочет сказать, что ему здесь трудно дышать, что он задыхается, что вот только сейчас он вдруг понял, что в этой обстановке его медленно и верно душат живьем.

— Эдвард, что случилось?

Не отвечая, он закрывает книгу и кладет ее на стол. «Как странно, — думает он, — единственный человек, который, кажется, должен бы знать меня, как никто другой, совершенно глух к тому, что происходит у меня в душе. Вся жизнь моя перевернулась, летит вверх тормашками, а ей невдомек». Впрочем, нет, по отношению к Арабелле так говорить не вполне справедливо и даже не совсем честно. Это он позволяет своей жизни катиться по гладкому, накатанному пути, хотя лучше всех знает, что все теперь переменилось.

Он встает, пересекает гостиную и подходит к Арабелле. Он думает сейчас, сколько раз он уже разочаровывал ее и сколько раз наверняка ему предстоит это в будущем. Он прежде всего окажет ей громадную услугу, хотя сама она, возможно, поначалу так считать не будет.

— Арабелла, — начинает он и тут же умолкает, встретив обращенный к нему невинный вопрошающий взгляд.

Невеста его совершенно не готова к тому, что он сейчас собирается ей сказать. А вот леди Кавендиш, похоже, чует, что назревает нечто из ряда вон. Она смотрит на него чуть ли не со злой издевкой и вместе с тем безропотно. «Подумай, сколько горя ты собираешься причинить этому чистому созданию», — красноречиво говорит и легкий наклон ее головы, и почти неприметно вздернутый подбородок.

— Арабелла, — повторяет он, — могу я поговорить с вами наедине?

ГЛАВА 45

21 декабря 1672 года

Еще не успели выкопать свежую могилу, как она уже стала наполняться дождевой водой. Целых три дня дождь льет не переставая, и деревянный гроб, опущенный в яму, наполовину скрылся в воде. Сначала над городом бушевала гроза, потом она сменилась монотонным, меланхоличным затяжным ливнем, и в душе у Анны поселилось такое чувство, будто дождь поливал грешную землю от начала времен и он никогда больше не кончится. Дневной свет сер и уныл, туча, нависшая над церковным двором, похожа на огромный, темный синяк. Колокольня церкви Святого Климента Датского взметнулась к насквозь промокшему небесному своду, словно укоризненный палец.

Священник держит молитвенник так близко к лицу, что Анне почти не видно его рябого лица, только поднимаются и падают над книгой кудлатые брови, когда он произносит молитвы. Он валлиец, уроженец Уэльса, молитвы читает неуверенным тихим голосом, которого не слышно уже в двух шагах от могилы. Однако сумму он запросил немалую и с большой неохотой согласился похоронить Люси лицом вверх, а гроб положить ногами к востоку, чтобы в день Страшного суда она могла вместе с другими спасенными душами встать и вознестись на небеса. Надо было заплатить и мистеру Оглу. Он стоит теперь у могилы в ногах Люси, опершись на свою лопату, воткнутую в кучу сырой земли, уже успевшей превратиться в грязь.

Анна напрягает слух, чтобы услышать, что читает священник.

— «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается».

Одной рукой она поддерживает мать, которая непрерывно хнычет и всхлипывает. Скорей всего, Шарлотта и сама не знает, почему она плачет, может, просто потому, что ей просто страшно видеть этот обряд на церковном кладбище, да еще под дождем. Рядом стоят Эстер и миссис Уиллс, тесно прижавшись друг к дружке от холода. Лица обеих отрешенно застыли, словно они уже выплакали все свои слезы. По ту сторону могилы темнеет фигура Эдварда. Вот и все, кто пришел попрощаться с бедной девушкой. Хотя Анна сделала церкви Святого Климента Датского щедрое пожертвование, порезы на запястьях Люси скрыть не удалось, и по приходу поползли слухи о самоубийстве. Так что отсутствие на погребении других прихожан объясняется не проливным дождем, а совсем иными причинами.

— Поручаем сестру нашу, Люси Харснетт, милосердию Божию и ныне предаем ее тело земле, — продолжает священник, — чая будущего воскресения мертвых и жизни вечной.

Погребальный обряд заканчивается, священник скороговоркой бубнит Господню молитву, завершая ее финальным «аминь». Все собравшиеся, разве что кроме Эдварда, дрожат от холода. Огл берется за лопату и начинает сбрасывать грязь в яму; комки ее с плеском шлепаются в воду и с ужасным глухим стуком падают на крышку гроба, который медленно тонет в густой жиже.

Миссис Уиллс осторожно уводит Шарлотту прочь, Эдвард направляется к Анне. Он не говорит ни слова, только внимательно смотрит ей в лицо. О да, думает она, все явные и неявные симптомы он видит как на ладони.

— Вы нездоровы, — просто говорит он.

— Не совсем так, доктор, но я послушалась вашего совета. Лауданум больше не принимаю.

Да, вот уже три дня. Сколько раз боролась она с искушением снова прибегнуть к его помощи, но выстояла. Головная боль все не ослабевает, как и этот дождь. У нее такое чувство, словно она всю ночь не сомкнула глаз, лишь иногда погружаясь в беспокойную дрему. Какие странные видения посещали ее в эти минуты.

— Я же вижу, вы очень страдаете.

Окинув взглядом могилу Люси, экономку с матерью и служанкой, она пожимает плечами.

— Разве сейчас это имеет значение?

— Имеет. Долго вы еще собираетесь так наказывать себя?

Она не отвечает.

— Вы не виноваты в том, что Люси умерла, — говорит он, понизив голос.

— Как вы можете так говорить? Вы ведь меня почти не знаете. А что, если я — чудовище?

— Люси сама приняла такое решение.

Он еще больше понижает голос.

— Почему вы не отвечали на мои письма? Я должен сказать вам что-то очень…

Он обрывает себя на полуслове и смотрит вдаль: на той стороне кладбища внимание его вдруг привлекает какой-то предмет. Анна поворачивает голову и смотрит в том же направлении, но успевает заметить лишь чью- то темную фигуру, скользнувшую за домик Огла и пропавшую из виду.

— Это Томас Спратт! — взволнованно вскрикивает Эдвард и бегом через все кладбище пускается вдогонку.

Анна устремляется за Эдвардом, а немного позади за ней следует Эстер. Завернув за угол домика, она видит, что Эдвард одной рукой держит юношу за ворот, а другой заломил ему руку за спину. Фетровая шляпа его сбита и валяется в грязи, и светлые волосы под струями дождя быстро темнеют.