Хранительница ароматов

Вдвоем они пошли к дому. Но когда Генри открыл входную дверь, Додж остановился. Оглянувшись, его хозяин понимающе произнес:

– Остаешься снаружи, старина?

Пес взглянул на меня, стоявшую у окна, и лег у двери. «Охраняет», – поняла я.

После этого я начала с интересом наблюдать за Доджем. Оказалось, что он по запаху определяет, когда Колетт испекла хлеб, что в ста футах от нас скачет белка или ветер меняет направление. Еще не видя их, он узнавал каждого из пяти рыбаков, лодки которых были пришвартованы в бухте. Большинство он приветствовал, виляя хвостом, но от одного держался подальше.

В последующие дни Додж стал моим проводником во внешний мир. Через его нос было безопасно вдыхать запахи, и вскоре я испытала желание тоже делать это: активно втягивать воздух – чистый, живой и полный сообщений.

Однажды, выглянув в окно, я увидела Доджа, пристально глядевшего в сторону бухты, каждый мускул его тела был напряжен. Даже находясь внутри, я почувствовала запах перемен. Немного металла, утяжеляющего воздух. Вспомнилось, как деревья, казалось, резко втягивали в себя собственные запахи.

«Шторм», – подумала я.

– Вы должны впустить Доджа в дом, – произнесла я Колетт. Та посмотрела на меня удивленно. – Приближается большое ненастье!

– Правда? На небе ни облачка.

– Пес это чувствует. Посмотрите на него.

Колетт взглянула на Доджа и проверила барометр.

– Хорошо. Вы двое – что-то особенное! – сказала она и открыла дверь. При этом, когда Додж вошел, я впервые не сбежала из комнаты.

Тем вечером дождь хлестал по окнам. Генри и Колетт тихо беседовали на кухне, я слышала их едва различимый шепот, сидя у камина вместе с Доджем. Колетт дала мне книгу, которую назвала атласом, и сказала, что в ней можно увидеть весь мир. Однако это были плоские листы с очертаниями, раскрашенными в разные цвета.

– Мы находимся вот здесь, – указала она на край зеленого пятна, окруженного огромным синим пространством. – А вот тут место, где я родилась, – постучала она пальцем по названию города Монреаля, далеко на другой стороне рисунка. Затем ее палец скользнул вниз, сквозь чащу мелких изображений и букв к надписи «Нью-Йорк». – С Генри мы встретились здесь. Я гуляла в Центральном парке, и он тоже оказался там.

Вспоминая, Колетт улыбалась, а под конец даже рассмеялась:

– Он сказал, что хочет убежать от всего, что есть работа смотрителя на краю света, и предложил поехать с ним. Я мечтала о приключениях и очень хотела быть с ним, поэтому согласилась. Только на одно лето. Полагаю, я задержалась, да?

В ее голосе было столько нежности, что мне хотелось провалиться в нее, уснуть там и никогда не просыпаться. Эта любовь – такая простая и такая настоящая, столь непохожая на мою… Я знала это. Любовь моего отца была запутанной, полной тайн и запертой на острове.

– А где жили мы? – спросила я. Колетт листала страницы до тех пор, пока не нашла похожую на остальные, но более детальную карту, и на ней – сине-зеленую головоломку из бухт и островов. Указала пальцем на маленькое пятнышко где-то в середине, которое потерялось, как только она убрала руку.

И я поняла, что никогда не найду дорогу домой. Впрочем, в этом не было смысла, на острове для меня не осталось ничего.

Теперь я сидела перед камином с раскрытым атласом на коленях, уставившись куда-то вдаль, возможно, на свой остров. У моих ног похрапывал во сне Додж. От него пахло мокрой шерстью, деревьями и дождем. Опустившись на пол, я осторожно положила руку ему на спину. Пес открыл глаза, поднял морду и пристроился на моей ноге. Мы долго сидели вдвоем, пока ветер играл в водосточных трубах, а в камине потрескивали поленья.

Во время короткого затишья слышались голоса, доносившиеся с кухни.

– Что мы будем делать? – прозвучал голос Генри.

– Мы оставим ее у себя.

– А что, если кто-то ищет ее?

– И как же мы их найдем, Генри? Мы даже не знаем фамилии, только имена – Эммелайн и Джон. Он заплатил тебе наличными. Она говорит, что родилась в начале весны.

– Мы могли бы дать объявление.

– И тем самым привести к нашей двери или чокнутых, или педофилов. Нет, спасибо.

– Может быть, частный детектив?

– У нас нет таких денег.

Воцарилась тишина. Потом стало слышно, как Колетт ходит по кухне, как Генри отодвинул стул. Наконец она произнесла:

– Они приехали сюда больше десяти лет назад, и никто их с тех пор не искал. Может быть, есть причина?

– Что мы скажем людям?

– Она родственница, приехала погостить. Вот так просто. Она возьмет нашу фамилию.

Последовала долгая пауза. Я затаила дыхание. Колетт что-то помешивала на плите, деревянная ложка ритмично стучала по стенкам кастрюли.

– Она еще ребенок, Генри. Она достаточно натерпелась. Давай оставим ее у нас, – наконец сказала она. В ее голосе явно слышалась тоска.

– Хорошо, – согласился в конце концов Генри.

Сидя в гостиной рядом с Доджем, запустив пальцы в его мягкую шерсть, я думала над их словами. На острове мне вполне хватало имени Эммелайн, ощущения объятий моего отца, дня рождения, наполненного ароматом фиалок. Оказалось, что всего этого теперь недостаточно.

«Кто я, папа? Кем был ты?»

Нет, вопрос должен быть более острым.

«Почему ты мне не рассказал?»

Тайная бухта

В тот вечер Додж последовал за мной, когда я пошла в свою комнату, и устроился поудобнее на полу рядом с моей кроватью. Было слышно, как он дышит, этот звук наполнял пространство между мной и флаконом на комоде, и я поняла, что сегодня в первый раз буду спать в этой комнате не только в компании воспоминаний, которые стали для меня обычным делом.

Скоро дыхание Доджа перешло в храп. Мне нужно было делать выбор – вернуться назад или идти вперед. В конце концов это оказалось просто. Возвращение свелось бы к сказкам в моей голове и ароматической бумаге, которая, сгорая, исчезает. Не оставалось ничего, кроме движения вперед. Я убрала флакон в ящик комода.

Проснувшись на следующее утро, мы с Доджем направились на кухню. Проходя мимо входной двери, пес остановился и поскреб ее, чтобы его выпустили.

Тепло дома обволакивало меня, флакон ждал, храня мое прошлое. Додж обернулся и снова поскребся. Я потянулась к ручке и открыла дверь.