Хрен знат

В этом коротком смешке, я тогда еще прочитал потрясение человека, который сорвался в бездну. Мне тоже не раз доводилось, как выражаются в послеоперационных палатах, "уйти". Как же мерзко я себя чувствовал после каждого такого полета! Метался по горячей кровати, не находя себе места и умолял деловито хлопотавших врачей: "Уйдите, не мешайте мне умереть!"

Дед в этом плане был крутым мужиком. Он не только поднялся и уселся на стул, но заставил себя доесть все, что осталось в его тарелке, и только потом завалился в кровать. Бог ты мой! Как же он любил мою бабушку! Как же она потом жила без него?!

Если мерить рамками прошлого, жить ему остается чуть больше пяти лет. В этом огромном теле уже начинаются необратимые изменения, которые пока не видны. В отличие от меня, дед так и не смог справиться с раком, а ведь бабушка Катя живет по-прежнему рядом. Нет, надо ломать эту вероятность, отвлечь стариков от тяжелых дум, и начинать прямо сейчас.

– Дедушка, - сказал я самым просительным тоном, - можно мне рубль из копилки взять?

Он отложил в сторону ложку:

– Зачем?

– Девчонку одну в кино пригласил, завтра в одиннадцать...

И я рассказал про бабку Филониху, про ее закидоны с одеждой по причине неартистической внешности, про то, что было сегодня в классе.

По мере повествования, настроение у моих стариков несколько приподнялось.

– От сучка!
– смеясь, возмутилась бабушка, - как же она крутит матерью и отцом! Спасибо б сказала за то, что родили на свет. Вожжами надо ее учить, а не в кино приглашать!

– Хорошее дело, - одобрил дед, - рубль я тебе и сам дам, только про уроки не забывай. Что ты там за чертовину смастерил?

– Вечером покажу.

Этот обед закончился без эксцессов. Дед, кряхтя, полез на кровать:

– Ты бы мне, Елена Акимовна, банки поставила. Продуло сегодня ночью, ноет в боку...

Я мысленно перекрестился и, убрав агрегат в сарай, направился к Пимовне.

Справа от деревянной калитки, грел свой бетонный бок круглый колодец. Я встал на железную крышку и заглянул во двор.

Вертлявая собачонка выпрыгнула из будки и залилась лаем. Бабушка Катя в то время еще работала продавщицей в мясном отделе, но сегодня она была дома и, сидя на низком крылечке, кормила цыплят подсушенной пшенною кашей.

– Пуль-пуль-пуль! Пули-пули-пули!
– повторяла она.

Так в наших краях подзывают кур. Литературное "цып-цып-цып" не прижилось.

Мне почему-то казалось, что ей не составит труда увидеть во мне "новопреставленного", во временном своем воплощении, ан нет. Пимовна скользнула по мне не узнающим взглядом, вытерла руки о фартук и беззлобно прикрикнула на собачонку:

– В будку пошел, зараза!

– День добрый, бабушка Катя!
– поздоровался я, дождавшись ее у калитки.

– Что тебе, Сашка?
– устало спросила она, - давай, говори, выварка на огне, вот-вот закипит...

Пришлось начинать без предисловий:

– Мне нужен рецепт лечения рака.

Брови у бабушки Кати удивленно приподнялись:

– Это еще зачем?

– Дедушка у меня заболел, или вот-вот заболеет.

– Типун на язык!
– с чувством сказала Пимовна, - Смотри, накаркаешь! Приснилось тебе, али как?

– Нет, - говорю, - не приснилось. Просто вижу, когда беру в руки "Земляничное" мыло. Так будет пахнуть дедушка, когда он умрет. Я приеду за час до похорон и его не узнаю. Гроб будет стоять в большой комнате у окна...

– А ну-ка пошли в хату!

Бабушка Катя схватила меня за руку и потащила во двор. По пути она сняла с огня закипевшую выварку, ошпарила руку брызгами кипятка и коротко матюгнулась.

В стандартной саманной хате ничего, по большому счету, не изменилось со времени моего последнего посещения. Не было холодильника (тогда ни у кого не было холодильников), да не стояла в углу, за легкой перегородкой, походная койка Василия Ивановича Шевелева - героя артиллериста, с которым, лет через пять, Пимовна будет сожительствовать.

– Садись, Сашка, к столу, - строго сказала она и откинула полотенце с широкого блюда, - ешь пирожки. Сейчас я тебе молока стаканчик налью...

– Мне бы рецепт...

– Ешь!

Молоко было с легкой кислинкой, а пирожки... я сразу узнал их фирменный вкус. У каждой хозяйки свои заморочки и маленькие секреты. Даже Прасковья Акимовна - родная сестра моей бабушки - была в кулинарном плане ее антиподом. В домашней готовке, она налегала на сдобную выпечку и супы, картошка и мясо подавались на стол в жареном виде, а "хворост" всегда получался сухим и ломким. Казалось бы, одна школа, но разные направления.

Елена Акимовна часами корпела над кастрюлей с борщом. Картошка толченка была, хоть на хлеб намазывай - сама по себе вкусная. Помнится, она добавляла в небольшую кастрюльку три яичных желтка, стакан молока и добрый кусок масла...

– И давно ты стал видеть... такое?
– спросила бабушка Катя.

– Ровно пять дней назад, - честно признался я.

– "Отче наш" ты, конечно, не знаешь...

– Почему это я не знаю? Очень даже хорошо знаю!

– Да ну?
– удивилась Пимовна, - может, расскажешь?

Последний вопрос она задала со скрытым сарказмом. Ну кто же поверит, что в нашей стране, где атеизм считался чуть ли ни официальной религией, в голову советского школьника смогут проникнуть слова из Нагорной проповеди?

В общем, я ее скорей напугал, чем удивил. Прочел эту молитву так, как когда-то учила она. С теми же паузами, интонациями и ключевыми словами. Даже катрен о хлебе произнес на ее манер: "надсущный", а не "насущный".

Бабушка Катя сидела, белея лицом, а услышав эти слова, встала, зажгла лампадку и трижды перекрестилась.

– Кто ж тебя этому научил?
– сурово спросила она.

Пришлось врать:

– Вы научили. Этой ночью мне снилось, что я приходил к вам за лекарством. А вы мне сказали, что пока я молитву не выучу, дедушке оно не поможет.

– Дала хоть?

– Дали. Литровую банку, накрытую крышкой. А в ней - желтая маслянистая жидкость с запахом чеснока.

– Это другое лекарство, - отмахнулась бабушка Катя.
– Оно помогает от наведенной порчи, а я тебе сейчас приготовлю что-нибудь посерьезнее. Когда в твоих видениях Степан Александрович помер?