Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

намеки даже в виде одиночного веника, стоящего вверх ногами. А тут сразу полста! Стоят вдоль межи и колют глаза.

Проснешься, бывало, еще до рассвета, выйдешь в деревянный сортир по малой нужде. Глядь, а вдоль соседской ограды свечка плывет в воздухе, и голос бабушки Кати: "...и остави нам долги наша..." Тут уж ежу понятно: быть нынче днем большому скандалу. Ох, и любила Пимовна поругаться с соседями! Особенно, когда выпьет. Пила она редко, но так, чтобы все знали. Когда никого не встретит на улице, отвязывалась на меня.

Ремонтирую как-то калитку, ведущую на

островок, столб опорный меняю. И тут она:

– Что, чернокнижник, все копаешь, колдуешь?!

После смерти дедушки Вани, я у нее стал "чернокнижником".

Ну, я-то бабушку Катю знаю лучше других. Надо, думаю, подыграть:

– Ах, ты ж, - говорю, - старая сука! Да я тебе этот столб в могилу вобью!

Поорала она, покуражилась, отвела душу и была такова. Разыграли мы с ней, короче, спектакль. Через двадцать минут приходит:

– Сашка, пошли вмажем!

А почему бы не вмазать? Из тех, что жили на нашей улице, когда я ходил в школу, трое нас всего и осталось: я, она и бабушка Зоя - вдова дядьки Ваньки Погребняка. Кто помер, кто уехал из города, кто перебрался в другой район, где вода нашей речушки по весне хату не заливает.

Нет, чтобы там не болтали соседи, а хорошая была бабушка Катя! Штучный товар, истинная казачка, сейчас таких не бывает.

Это ведь, на моих глазах сын ее, Лешка женился. До сих пор вспоминаю: не история - песня про настоящую женскую солидарность.

Дело было давно. Если мерить нынешним временем, на будущий год, по весне. Леха тогда институт закончил, уехал строить дороги. Неделями пропадал.

Сижу я как-то на тутовом дереве, возле ее двора, живот набиваю. Смотрю: девушка молодая в калитку стучит, бабушку Катю зовет. Простенько одета, по-деревенски.

– Здесь, - спрашивает, - Леша живет, высокий такой, кудрявый, красивый?

– Здесь, - отвечает Пимовна, - это мой сын. А ты по какому вопросу?

– Беременна я от него...

Ну, себе думаю, попала деваха, как кур в ощип! Сейчас ей будет рассказано, кто она есть, и прочему маме и папе не надо было этого делать.

Только ошибся я. Бабушка Катя, вдруг, всплеснула руками и почему-то заплакала. Обнимает девчонку, целует:

– Да ты ж моя доченька! Да ты ж моя милая! Да пойдем же скорее в хату! Да пошел ты, проклятый!
– и кобелька калошей под зад, чтобы в будку шел, не путался под ногами.

А будущая сноха... та и сама не верит, что встречают ее, как родную. Конфузится, ждет подвоха. Идет, как сапер по минному полю.

Притих я на нижней ветке, будто застигнутый на чем-то постыдном. Мне сквозь окошко все видно, как в телевизоре. И стол, и красное место, на которое девчонка присела. Екатерина Пимовна вокруг нее увивается: на стол накрывает, тащит наряды из сундука, шкатулку с серьгами и бусами...

Душой чую: нехорошо чужую жизнь препарировать. Надо тикать. Только подобрался к стволу, бабушка Катя во двор вылетает, да бегом во времянку. Тут же назад - тащит в руках две трехлитровые банки с солеными огурцами и помидорами. Я, было дело, с дерева - она к колодцу с ведром, а сама плачет.

Все, - думаю, - попал! Но тут, слава богу, Леха

нарисовался в самом начале проулка.

– Мамашка!
– кричит, - я премию получил!

Идет, стало быть, Леха с портфельчиком, в бежевом костюмчике с искоркой, в туфельках "Нариман", что у нас в КБО шьют. Ну, еще бы - начальник участка!

Увидала его "мамашка", уронила ведро в колодец, спиной передернула - и во двор. Схватила поганый веник, которым сметала куриные говны, сын только в калитку - она его, этим веником, в харю:

– Ах, ты ж кобелюка проклятый, подлец, сукин сын! Женись, падла! Сей же час собирайся в ЗАГС, или в дом ко мне ни ногой! У меня теперь дочка есть. Будем с ней моих внучек кохать.

И точно! Принесла Лешке Любаха двух девчонок близняшек. Так в одночасье закончилась его холостая жизнь.

Нещадно палило солнце. Дед ушел на работу, просить отгул. Бабушка в тени виноградника ощипывала цыпленка. Я пообедал, походил по двору, не зная, куда себя деть. От нечего делать, налил в банку солярки и стал отмывать от смолы лист нержавейки. За этим делом меня и застукал Витька Григорьев. "Поуркал", поздоровался и спросил:

– Ты че на улицу не выходишь?

– И пра, - вставила слово бабушка, - сходили бы вы на речку, ополоснулись.

– Ладно, погнали...

Тропинка петляла вдоль плетней и штакетников, тополей и плодовых деревьев. Там вишню сорвешь на ходу, там яблоко. Не вскапывали еще придомовые участки, не сажали картошку на уличных огородиках.

– Ты чо, в Филониху врюхался?
– спросил, между делом, Витек.

– Была лахва!
– отнекался я, и сплюнул.

Не хотелось ему говорить о своих внутренних побуждениях, все одно не поймет. А тут еще вспомнилось, что осталось всего три дня из тех, что отпущены мне. Как мало я, по большому счету, успел! А ведь нужно еще сдать бабушке Кате дядьку Ваньку Погребняка, может, успеет вылечить; предупредить Раздабариных, чтобы за младенцем следили. Он, как ходить начнет, останется без присмотра и в нашей речушке утонет...

– Вчера по дворам ходили, - просветил меня Витька, - записывали в новую школу...

Во, кстати, напомнил!

– Ты Наташку Городнюю знаешь?
– перебил я его.

– Ту, что жила на соседней улице?
– с подозрением в голосе уточнил мой дружбан.

– Ну, да, Наташка из параллельного класса. Толстая такая, носатая. А почему "жила"?

– Так уехали они с матерью позавчера. Родители развелись - они и уехали. Говорят, что в Медвежьегорск. А че ты спросил?

– И братика младшего увезли?

– Ну да, а че ты спросил?!

Витька встал, сжал кулаки и повернулся ко мне. Не зря пацаны говорили, что он по Наташке сох.

– А ты тогда че про Филониху спрашивал?!
– наехал я на него, в качестве оправдания.

Но было уже поздно:

– Крову мать!
– возвопил Казия, пуская правую руку в свободный полет.

Нет, кое-что из моих уроков, пошло для него впрок. Это было бы очень похоже на классический боковой, если бы Витька сподобился хоть как-то, держать защиту.

Поделиться с друзьями: