Хрен знат

Вот тебе и еще одна альтернатива! Забогател кум. Надо же, - думаю, - как все удачно сложилось: мне не топать пешком и у Рубена обнова. Может, не вспомнит на радостях, что хотел меня пригласить?

Куда там!

– Ты ж не забыл?

– Забудешь с тобой! Мне как сказали, что ты вчера вечером приезжал, так я и вспомнил про днюху.

– Какую еще Нюху?
– не догнал будущий кум, и радостно газанул.
– Завтра мой день рождения, к двенадцати приходи.

– Из наших кто-нибудь будет?
– осторожно прозондировал я.

– Из нашего класса?
– переспросил Рубен и заглушил двигатель.
– Если ты не взбрыкнешь, как в прошлом году, то будет нас за столом всего трое: ты, я и Славка Босых. Хотел пригласить Соньку, да нет ее в городе, и будет нескоро. В пионерский лагерь уехала. На первые два потока. А пацанов с нашей улицы звать не хочу. Пошли они...

Ну да, - подумалось мне, - это было уже в прошлом. И не со мной, а черт его знает с кем. Когда за плечами жизнь, время уже не является точной физической величиной. Плюс-минус один год - незначительная погрешность для моей старческой памяти. Значит Женьку Саркисову, ставшую впоследствии Джуной, я никогда не увижу. Отключить бы еще в душе детскую обиду и антипатию к этой загадочной женщине.

– Не понял, ты че, оглох?
– возвысил голос Рубен.

– А?
– всполошился я.

– Садись, говорю, поехали! А то накататься, как следует, не успеем. Мне к вечеру нужно турчок хозяину отвезти.

– Так это не твой?

– Поехали, говорю! Давай-ка сюда мешок, я его на руль положу...

Вот блин! За всю свою жизнь, никогда не ездил ни на турчке, ни на мотоцикле. Первое впечатление - состояние постоянной тревоги по причине отсутствия за спиной надежной опоры. А если по-честному, я натурально приссыкивал опрокинуться навзничь на какой-нибудь кочке. За рулем легковой машины скорость так остро не ощущается. Поэтому я сидел, сомкнув побелевшие пальцы на животе у кума, а он, падла такая, мало того, что газовал, но время от времени, поворачивал ко мне коротко стриженый чуб, стараясь переорать свистящий в ушах воздух:

– Это Женьке Таскаеву... что без троек закончил. Хвастаться приезжал... Я ему жиклёр на карбюраторе подкрутил... На руках привел ремонтировать...

Нет, зря все-таки кум газовал. Упасть, мы не упали, но когда проезжали по нашей улице, крепко засрали турчок пятнышками расплавленного гудрона. Обода и задок - все в мелких веснушках, как нос у Рубена. Пришлось нам, вместо катания, наливать керосин в пустую консервную банку, да просить у бабушки поганую тряпку, чтобы смыть следы преступления. Долбошились до обеда, сами все изгвозадались, а успели привести в божеский вид только переднее колесо. Заодно и Елене Акимовне работу нашли. Отставила она в сторону медный тазик для варки варения, нагрела горячей воды, достала из шкапчика плошку с растительным маслом и чистила нас по очереди, приговаривая: "Видно, что наша Манька пекла пироги. И ворота в тесте!"

По-моему, кум не врубился, что это она про нас.

Обедали мы с Рубеном в большой комнате, за круглым столом. Он, хоть и ассириец, с удовольствием уплетал и борщ, и вареники с "творухом", и "какаву" с воздушною пенкой от еще недоваренного варенья. Бабушка поспевала повсюду: и к печке, и к гостю, и, как потом оказалось, оставленному нами турчку. Деда не было. Он еще спозаранку умотал на дежурство.

Время от времени, будущий кум оборачивался и бросал на мою гитару завистливый взгляд. Не выдержал, наконец:

– Твоя?

– А то!
– гордо сказал я.

– Бацаешь?

– Не, не умею. (К чему дополнительные вопросы?)

– Да ты че?!
– возмутился Рубен.
– Это же так просто! Дай ка сюда волыну! (Волыной у нас называли почему-то гитару).

Я снял с гвоздика инструмент. На всякий случай, предупредил:

– Трех струн не хватает.

– Ниче, я так...

И кум залабал кособокой восьмерочкой хит уличного сезона - песню про курочку:

У бабушки под крышей сеновала,

Где курочка спокойно проживала,

Не знала и не ведала греха она, греха,

Пока не повстречала петуха...

Слуха у кума никогда не было, но это ему не мешало. Пел он в нос, по-блатному, подвизгивая в конце каждой фразы и вообще, где только возможно. С аккорда на новый аккорд переходил долго и поэтапно, палец за пальцем, забывая при этом, глушить лишние звуки, снимая струны с ладов. Расстроенная гитара гремела сплошным, нескончаемым диссонансом.

Закричал он громко: "Ку-ка-ре-ку!"

Пойдем со мной, красавица, за реку.

Там за рекою тихо, тихо, тихо,

Растет у Пети просо и гречиха...

Со стороны могло показаться, что кум, как глухарь, токует, ничего не замечая вокруг. Ан, нет. Когда в дом заходила Елена Акимовна, он забывал слова и мгновенно переходил на "ля-ля". Последний куплет даже лялякал с надрывом. Легла ему на душу, эта песня, как плащ "болонья" на плечи дяхану Пашке. Мне тоже.

Ее не пели при взрослых. Боялись что они разгадают вложенный в нее посыл-обращение к нашим безнадежным любовям:

Советую красавицы я вам:

Не верьте вы усатым петухам.

И не ходите с ними вы за реку,

Иначе закричите: "Ку-ка-ре-ку".

Это как дерганье за косички: "Не верьте парням, девчонки!
– кричали мы им, - храните себя для любви! Дайте нам время, чтобы успеть доказать, как мы ее достойны!"

Отбацав свое, Рубен заявил:

– Найдем струны, Санек. Скажу Пашке, чтобы из Ставрополя привез. Он там играет на чехословацкой электрогитаре и поет по субботам на танцах в своем институте. Показывал фотки...

После обеда работать никому кроме бабушки, не хотелось. Кум сыграл еще на нижних ладах "Смерть клопа". Больше он ничего пока не умел. Мы посмотрели мой фильмоскоп, покопались в библиотеке. А когда, наконец, решили плотно заняться турчком, делать там уже было нечего. Елена Акимовна все очистила своим волшебным растительным маслом. Глупо бы было: жить возле смолы и не уметь с нею бороться.

Короче, не накатались. Когда что-нибудь запланируешь загодя, всегда получается так. Отвезли мы с Рубеном горячий обед деду в сторожку, и там распрощались. Я вернулся домой пешком. И ему предстоит то же самое. Как говорил дядька Ванька Погребняков, прокатив пацанов до железнодорожного переезда, "сколько дурак проедет - столько и пройдет". Цепляется он за жизнь, хоть и на улицу давно не выходит.

Дома случилась беда. Сорвался с гвоздя мамкин портрет. Рамка рассыпалась, стекло вдребезги. Елена Акимовна с побелевшим лицом, ползала на коленях по комнате, собирала в ведро осколки, крестилась на угол, где когда-то висела икона, и беззвучно шевелила губами. Слов для меня у нее не было. У меня для нее тоже.

Я и сам понимал, что примета хреновая. Особенно для людей старшего поколения. Только мистика тут не причем. Если здраво поразмышлять и следовать логике, всему можно найти объяснение. По-моему, причиной всему резонанс. Когда на ремонтной яме тестировали очередной двигатель, в доме часами дрожали окна и стены. Но как эту мысль до бабушки донести, если глаза ее застили слезы? Только и слышно: "Ой, горе ж мне, горе!"