Христа распинают вновь
Шрифт:
Манольос повернулся к своему товарищу.
— Яннакос, — сказал он, — что бы я ни делал, что бы я ни говорил в селе, ты не удивляйся и не протестуй. Знай, что это не я говорю, а Христос, который повелевает мне; я просто выполняю его приказ. Ты понял, дорогой Яннакос?
— А что ты сделаешь? Что ты скажешь? — спросил Яннакос с беспокойством.
Ему вдруг показалось, что друг его прощается с ним.
— Я же тебе говорю, — скажу то, что велит Христос! Ничего больше! Я и сам толком еще не знаю, но я уверен, дорогой Яннакос, что слова придут ко мне… Ты
— Что ты сделаешь? Что ты скажешь? — снова спросил испуганный Яннакос и остановился.
Манольос заговорил:
— «Иди! Не останавливайся!» — сказал мне Христос ночью, когда я спал. Иди и ты, дорогой Яннакос, не останавливайся. И не сомневайся! Разве ты не видел сейчас, как исчезло клеймо сатаны с моего лица? А почему, как ты думаешь? Потому что, по велению Христа, я рано утром отправился в путь; и не хныкал, а радостно бежал вперед. А ты мне кричишь: «Остановись!» Как же я могу остановиться, милый Яннакос? Христос идет вперед большими шагами.
Но Яннакос лишь покачал головой.
— Я тебе доверяю, Манольос, — сказал он. — Я своими глазами видел чудо на твоем лице. Но себе я не доверяю. Если ты сделаешь что-нибудь такое, что не под силу смертному человеку, я заору! Я завоплю, дорогой Манольос! Я человек, и, если что-нибудь с тобой случится, я тебя не оставлю, я буду драться!
— А если это веленье бога?
— Я буду драться, — повторил Яннакос, — и пусть бог меня простит!
— Давай лучше совсем не будем говорить! — сказал Манольос. — Лучше пойдем молча!
Они ускорили шаг и быстро дошли до села. Навстречу им выбежал Костандис.
— Братья! — закричал он, увидев их. — Куда вы идете? Вернитесь обратно! Я сейчас шел вас предупредить, чтоб вы не спускались; ужасное дело готовится сегодня в селе!
— Как Панайотарос? — спросил Манольос.
— Его петля уже на суку платана. Сеиз сегодня утром протрубил в свою трубу и приказал всем жителям села, мужчинам и женщинам, собраться на площади у платана, чтобы они посмотрели и ужас вселился в их сердца.
— Пошли назад! — крикнул испуганно Яннакос и повернулся к горе. — Пойдем с нами, Костандис!
— У меня жена и дети, я их не оставлю; но вы, во имя господа бога, идите обратно! Возвращайтесь!
— Мы, — сказал Манольос, продолжая шагать, — мы пойдем вперед, во имя господа бога! Пойдем, Яннакос, не бойся! Кто-то идет впереди и зовет нас. Разве ты не видишь?
Костандис только сейчас заметил, что лицо Манольоса опять стало чистым и красивым.
— Дорогой Манольос, — закричал он, — как же свершилось это чудо?
— Так, как свершаются все чудеса, — ответил Манольос улыбаясь, — спокойно, просто, тогда, когда никто не ожидает этого… Не будем терять времени, братья, — пошли!
Он взял за руку Костандиса и вместе с ним быстро зашагал к селу. За ними шел Яннакос, что-то бормоча себе под нос.
— Костандис, милый, — убеждал Манольос, — не бойся! Село не погибнет. Я знаю убийцу и потому так тороплюсь.
— Кто он? Кто? — радостно крикнул Костандис. — Бог тебе открыл во сне?
Кто он?— Не спрашивай, не останавливайся, шагай! — сказал Манольос, и голос его звучал одновременно повелительно и ласково.
Все трое ускорили шаг и через несколько минут ворвались в село, словно три быстроногих коня.
Громко и тревожно пела труба сеиза, открывались двери, выходили люди. Испуганные женщины и мужчины крестились и бежали на площадь.
— Мужайтесь, братья! — крикнул им Яннакос. — Бог велик!
— Пошел к черту, дурак! — гаркнул на бегу какой-то старик, державший за руку своего внука. — Если бог велик, то пусть он накажет убийцу!
Дед Христофис, проходя мимо них, крикнул:
— Юсуфчика несут к платану — с зажженными факелами, облитого мускатной миррой, осыпанного конфетами. Овдовел ага и совсем лишился рассудка.
Христиане большими группами и в одиночку торопливо бежали к платану.
Михелис издалека увидел своих друзей и направился к ним. Он был бледен и печален, но, взглянув на лицо Манольоса, радостно вскрикнул и обнял друга.
— Манольос, ты выздоровел, выздоровел! Слава тебе господи!
— Как Панайотарос? — спросил Манольос.
— Сейчас его приведут. Его сильно избили, у него уже нет сил сопротивляться…
Они подошли к площади. Солнце стояло высоко, заливая село ярким светом; веял тихий ветерок, и старый платан радостно шумел молодой листвой. Поднимали глаза старики и с ужасом смотрели на него: сколько раз и прежде, просыпаясь поутру, они видели на его ветвях качающиеся тела христиан, повешенных только за то, что они возвышали свой голос, требуя свободы.
Раздался грозный окрик сеиза:
— Дорогу, дорогу, гяуры!
Огромный, он шел впереди, прокладывая путь в толпе; за ним двое носильщиков тащили железную кровать с убитым турчонком; розы и жасмин покрывали его с головы до ног, и только бледное с искусанными губами лицо, обрамленное кудрявыми волосами, оставалось открытым. У изголовья кровати стоял дар аги убитому — глиняная вазочка с хиосской мастикой, чтобы он жевал ее и после смерти…
Со связанными сзади руками, с разбитой головой, с кровоподтеками от ударов кнута, еле передвигая ноги, плелся Панайотарос. Только глаза его еще жили, и он с ненавистью смотрел по сторонам на односельчан.
— Неужели тебе не жалко женщин и детей? — крикнул ему кто-то. — Признайся!
Разозленный Панайотарос остановился.
— А меня кто пожалеет? — прорычал он.
Он подошел к платану, прислонился к корявому стволу дерева и старался плечом вытереть пот, градом катившийся по его лицу.
Тем временем носильщики поставили кроватку с Юсуфчиком в тени платана, зажгли две большие свечи у его ног и пролили душистую мирру в таз с раскаленными углями.
Манольос и его товарищи пробились через толпу и остановились у самого платана, рядом с убитым мальчиком. На минутку Панайотарос повернул голову и посмотрел на них. Его глаза покраснели, он несколько раз дернул руками, как будто хотел освободиться от веревок, и сделал шаг вперед.