Христа распинают вновь

— Но мы можем это сделать! — взволнованно воскликнул Яннакос. — Сейчас же пойдем все трое и скажем аге, что это мы ночью, втроем, пробрались в его дом и убили Юсуфчика. И пусть нас всех вешают подряд на платане; так все вместе и войдем в рай!

Михелис покачал головой.

— У меня нет сил для этого, Яннакос, — сказал он. — Как же я оставлю Марьори?

— И я не могу, — сказал Костандис. — У меня жена и дети.

«И я тоже, — подумал Яннакос, — у меня ослик, как же его оставить?»

Но он ничего не сказал.

Тем временем в подвале старосты, прислонившись к стене, ожидали решения своей участи. Сюда, в подвал, где они находились, не доходили гул и крики внешнего мира. Через единственное, высоко расположенное, оконце едва проникал слабый, мертвенный свет.

— Есть хочется… — вздохнул старик Патриархеас.

— Все мы хотим есть и пить, — сказал поп Григорис. — Бог с нами в этой львиной яме, надейтесь на него.

— Сейчас, наверно, вешают беднягу Панайотароса, — сказал учитель. — Завтра наша очередь. Давайте будем мужчинами, победим голод, жажду и страх.

Он повернулся к своему соседу.

— Будь терпелив, дед Ладас, — сказал учитель, — теперь ты видишь, что я был прав, когда столько раз говорил тебе: «Для чего ты так гонишься за богатством, дед Ладас? Ведь ни один из твоих сундуков с золотом не попадет с тобой в могилу. Сделай какое-нибудь доброе дело; оно предстанет вместе с тобой перед богом и защитит тебя». Что ты теперь скажешь? Ты не передумал?

Старик Ладас вздохнул; потом, повернув к учителю свое исхудалое, поблекшее лицо, посмотрел на него с ненавистью, но не сказал ни слова.

— Завтра твоя очередь, дед Ладас, — сказал поп Григорис, — ты предстанешь перед богом, поэтому ты должен исповедаться. Склони голову, вспомни, какие хорошие поступки ты совершил за свою жизнь, вспомни, что ты сделал плохого, и проси прощения у бога. Еще есть время.

— Я никому не делал плохого, — пробормотал устало старик Ладас, — и добра тоже никому не делал, никого я не убил, я невиновен.

— Ты никому не сделал зла, дед Ладас? — крикнул Патриархеас. — Теперь, когда мы стоим на краю могилы, я обо всем расскажу. Не могу больше терпеть! Ты говоришь, никому не сделал зла? А кто продал дом вдовы Анезины? А сиротки, которые бродят по улицам? Да и свою собственную дочь, Аргирулу, разве ты не отправил на тот свет? Ты, ты, и все из-за своей скупости! Теперь иди к богу, отчитайся перед ним!

Старик Ладас вскипел, резко отодвинулся от стены.

— Осел обвинил петуха, что у него голова не варит! — запищал старик. — У тебя еще хватает наглости обвинять других! А если и я начну предавать гласности твои пакости, несчастный? Что делал ты в этом мире, архонтская свинья? Ты обжирался до пресыщения, ты поглощал бочки раки, бесчестил женщин, расплодил в нашем селе и всех окрестных деревнях своих незаконнорожденных детей… Всю жизнь ты бездельничал, был заодно с турками, рабски преклонялся перед ними и все время преподносил им подарки… Старосты, епископы, попы — все они заодно с турками… Да и свою жену, которая была святой женщиной, разве не ты убил? Не могла она вынести твоего распутства. Это ты ее отправил на тот свет!

Патриархеас бросился на старика Ладаса и начал его душить, но остальные разняли их.

Старик Ладас был взбешен. Всю жизнь он держал язык за зубами, молчал, притворялся глупцом, униженно кланялся, лгал, чтобы быть в хороших отношениях с сильными мира сего. Но теперь, перед смертью, он не мог больше сдерживаться. Он хотел все высказать, излить всю свою злость, отомстить им, — пусть не думают, что они лучше его! Поэтому он все им выскажет — на что они ему нужны теперь?

Он повернул голову к попу.

— А твоя милость, святой Онуфрий, желающий меня исповедать, — заверещал Ладас, — с каким лицом, скажи мне, предстанешь ты перед богом? Ходишь взад и вперед по селу, чванишься, как петух, пожираешь горы продуктов, а если придет какой-нибудь бедняк в ту пору, когда ты набиваешь свое брюхо, и постучит в твою дверь, — ты, иезуит, говоришь ему елейным голосом: «Пусть господь бог тебе поможет, брат мой, и я голодаю!» — а в это время по твоей козлиной бороде течет жир! И беда тому несчастному бедняку, который умрет и не оставит денег на погребение, — ты его не похоронишь, пусть себе гниет! Твоя ладонь всегда раскрыта, ты продаешь Христа всегда с большой прибылью. Столько-то стоит освящение, столько-то крестины, столько-то чтение молитв, столько-то венчание — ты изобрел таксу, святотатец, и приклеил ее на двери рая, ты стоишь у входа и выпрашиваешь: «Плати, райя, плати, иначе не войдешь!» И вот, пожалуйста, эта морда хочет теперь исповедовать старика Ладаса, святого человека, который всю свою жизнь голодал и только изредка разрешал себе выпить стаканчик вина, дрожал, ходил босой, голодный, как настоящий апостол… Да это я тебя должен исповедать, скотина!

Поп Григорис слушал, с притворным смирением опустив голову. Но внутри у него все клокотало; ему хотелось наброситься на этого тощего старика, сдавить его костлявое горло, чтобы он больше не кричал, проклятый. Ишь, подлюга, сколько в нем яда! Вот что думал про себя этот скряга столько лет, а теперь изливает свою душу и выгораживает себя!

— Говори, говори, Ладас, — промолвил поп, притворно вздыхая, — Христос больше терпел, чем я, грешный. Его бранили, на него клеветали, его били кнутом, его распяли, но он молчал… А я вымолвлю ли слово? Говори, говори, дорогой Ладас!

Старик Ладас собирался было снова раскрыть рот и воздать попу должное, но тут вмешался учитель:

— Позор, братья, — крикнул он. — Несколько часов отделяют нас от смерти, и, вместо того чтобы обратить свои души к господу богу, мы погрязли в земных страстях… Замолчи, дед Ладас, наговорил ты достаточно, облегчил себя! И вы, братья, замолчите, нет предела грехам человеческим!

Старик Ладас захихикал:

— Несчастный учитель, — сказал он, — что о тебе сказать? Все твои дела, хорошие и плохие, равны; разума у тебя не хватает; мало хорошего, мало плохого смог ты натворить! Хотел ты, бедняга, большое зло сотворить, да не смог. Никчемны дела, никчемна и душа твоя! Ты продавал по сходной цене аспидные дощечки, грифели, карандаши, резинки, книжечки, тетради… Тоже мне учитель! Торговался и пустословил, бросался громкими словами… Но ты в них верил, пусть же все это зачтется тебе!

Ладас торопился высказаться до конца, чтоб облегчить свою душу. Он повернул голову к остальным.

— Что головы повесили? — пищал он, и его глаза метали искры. — Все время разгребая землю, курица засоряет себе глаза… Что же, теперь засоряйте и вы себе глаза! Обливайте друг друга грязью!

Поп Григорис поднял голову и сделал знак Патриархеасу: «Не вступай с ним в разговор!» И старый архонт сдержал свой гнев и промолчал.

Учитель вскочил, услышав приближающиеся шаги.

— Идут… — пробормотал он, и его сердце бешено заколотилось.

Поп Григорис повернулся к старику Ладасу, простер руку, чтобы благословить его.

Да простит тебе господь бог, брат мой, — произнес поп торжественным голосом, — да простит тебе бог за все, что ты говорил. Твоя душа излила всю грязь и успокоилась. Сам того не желая, несчастный, ты исповедался. Пусть тебя господь бог простит за все плохое, что ты натворил за свою жизнь! Поднимайся, дед Ладас, твоя очередь подошла!