Христа распинают вновь
Шрифт:
Позавчера он вместе с Христом ходил на чью-то свадьбу в небольшое соседнее село Кану. Христос вошел в дом, словно жених, и все обрадовались, когда увидели его, все зарделись, как невесты. Поклонились невеста и жених, приглашенные расселись за столами и начали есть и пить. Христос поднял стакан, поздравил молодоженов, сказал несколько очень простых слов, но молодожены почувствовали, что их свадьба — святое таинство, что женщина и мужчина — это два столпа, которые поддерживают землю и не дают ей упасть… Пир был в разгаре, когда вдруг кончилось вино. Богоматерь повернулась к своему сыну и сказала: «Сын мой, вино кончилось…» Проснулись силы, дремавшие в Христовой груди; в первый раз он собирался протянуть
В другой раз, вспомнил Манольос, было очень жарко, тысячи людей собрались на берегах озера, а Христос вошел в лодку. Манольос тоже вошел вместе с ним, впитывая всей душой его добрые слова, подобные зернам пшеницы… Сеятель вышел сеять свое зерно… И чувствовал Манольос, что в сердце его, как в плодородной почве, прорастают брошенные в нее зерна, появляются первые всходы, превращаются в зрелые колосья, а колосья — в огромный хлебный каравай с глубоко вырезанным на нем большим крестом.
А как-то раз шли они спелой нивой. Был полдень, им захотелось есть, и Христос протянул руку, сорвал колос. То же сделал и один из учеников, а за ним и Манольос. И все остальные стали рвать колосья и есть их. Как сладка была эта зеленая пшеница, полная молока, как насыщались его тело и душа! И над ними щебетали ласточки, и тоже летели за Христом, как ученики, чьи ноги были обвиты скромными полевыми цветами. Так и шли они и были богаче, чем сам царь Соломон.
Однажды какой-то фарисей пригласил их к себе домой. Манольос остановился у порога и стал смотреть. С каким презрительным снисхождением принял фарисей Христа в своем господском доме! Он не обмыл ему ног, не умастил благовониями его волос, не дал ему целования… И вот в то время, когда они молча ели, в воздухе вдруг заблагоухало, и в комнату вошла какая-то женщина с обнаженной грудью, с золотистыми волосами. В руках она держала алебастровый сосуд с драгоценным маслом. Манольос вздрогнул, увидев ее… Кто эта женщина? Где-то он уже видел ее, но не помнит, где? А женщина, опустившись на колени перед Христом, разбила сосуд с миррой, вылила его на святые ноги, а потом распустила свои волосы и, плача, вытерла ими ноги Христа… И Христос наклонился, возложил руку на ее белокурую голову и сказал мягким голосом: «Прощаю тебе, сестра моя, все грехи твои, потому что ты горячо полюбила…»
Манольос закрыл маленькое евангелие, радость переполнила его сердце. Он посмотрел вокруг себя: огонь еще весело горел, но в лачуге уже стало темно. Никольос ходил взад и вперед и, тихо напевая, готовил ужин.
Сердце Манольоса было полно нежности и счастья; он больше не мог таить его в себе, он жаждал им поделиться с людьми. Страстное желание зародилось в его душе: ему захотелось встать и проповедовать слово божие камням, овцам, людям.
— Эй, Никольос, — крикнул он, — оставь ужин, сядь около меня. Хочу, чтоб ты услышал слово божие, чтоб и ты стал человеком, а то ведь ты совсем дикарь.
Пастушонок повернул голову, взглянул на Манольоса и засмеялся.
— Да не хочу я, Манольос, оставь меня, мне и так хорошо… Или, может быть, ты хочешь, чтобы у меня испортилось настроение?
— Я тебе почитаю евангелие, ты должен понять его сладость…
— Почитаешь, когда я захвораю. Мне и так хорошо… Я накрыл на стол, давай ужинать.
— Мне есть не хочется, ешь один, — сказал Манольос, снова раскрыл евангелие, наклонился к пламени и прочитал:
— «Если кто хочет идти за мною, отвергнись себя, и
возьми крест свой, и следуй за мною;ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради меня, тот обретет ее;
какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»
Манольос почувствовал смысл этих слов евангелия. Он закрыл глаза — с одной стороны душа, с другой — весь мир, и душа стоит дороже. Зачем бояться смерти, зачем преклоняться перед сильными мира сего, зачем дрожать, страшась потерять земную жизнь? Душа твоя бессмертна, чего же ты боишься? Ее-то и нужно спасти!
Яннакос давно уже стоял у порога и смотрел в глубь лачуги, но никто его не замечал. Никольос сидел к нему спиной и был занят едой. Он ел и ел, набираясь сил, — скоро придет Леньо, кто знает, может, даже сегодня, и нужно быть сильным, чтобы бороться с ней. А Манольос закрыл глаза и, казалось, испытывал величайшее блаженство…
«Да, он пребывает в раю, — подумал Яннакос, — если я с ним не заговорю, он никогда оттуда не выйдет. Дай-ка я заговорю!»
— Эй, Манольос, — крикнул он, перешагнув порог. — Эй, Манольос, добрый вечер!
Манольос вздрогнул, испугавшись звука человеческого голоса.
— Кто там? — спросил он, с трудом открывая глаза.
— Уже забыл мой голос, Манольос? Я, Яннакос!
— Извини меня, Яннакос! Я был очень далеко, не узнал тебя. Какими судьбами тебя занесло к нам в такое время?
— Беда, Манольос! Ты находишься в раю, я же, прости меня, несу тебе известия из ада.
— Из села?
— Из села. Сегодня утром нашли Юсуфчика убитого, ага взбесился, схватил Григориса, всех старост и Панайотароса и бросил их в подвал, а с завтрашнего дня начнет их вешать. Петли уже приготовлены на ветвях платана, завтра ага начнет с бедняги Панайотароса… А потом, говорит, повесит и всех остальных; грозится уничтожить все село, если не отыщется убийца. Плач стоит в селе. Мы как в ловушке! Пропали наши головы! Я пришел тебе сказать, Манольос, чтоб ты не спускался в село, а то и тебя схватят. Тебе тут хорошо, ты в безопасности!
В глазах Манольоса зажегся странный свет. «Вот удобный случай, — подумал он, — вот удобный случай убедиться, есть ли у тебя бессмертная душа!»
Но он не показал своей радости. Он прислушивался к прерывающемуся голосу друга, голосу, в котором звучало отчаяние, а сам неотступно повторял про себя: «Вот подходящий случай, вот он! Если я его пропущу, я погиб!»
— Ты ужинал, Яннакос? — спросил он.
— Нет, Манольос, но я не хочу есть.
— Я тоже не хотел, но теперь проголодался. Мы поедим, поговорим, и ты останешься здесь, переночуешь у нас. А завтра, когда господь пошлет нам утро, посмотрим!
Яннакос удивленно посмотрел на друга.
— Как ты можешь говорить так спокойно, Манольос? Неужели ты ничего не понял? Наше село в опасности!
— Я знаю убийцу, — ответил Манольос, — не бойся, село не погибнет.
— Ты знаешь убийцу? — вытаращил глаза Яннакос. — Откуда ты его знаешь? Кто он, кто?
— Не торопись, — сказал Манольос улыбаясь, — ну что ты торопишься? Завтра обо всем узнаешь, потерпи немного. Теперь мы поужинаем, поговорим и ляжем спать. Все будет хорошо, с божьей помощью! Эй, Никольос, освободи нам место, мы тоже проголодались!
Уселись, поджав под себя ноги, перекрестились и набросились на еду. Время от времени Яннакос с недоумением посматривал на Манольоса: на его распухшем, обезображенном лице глаза светились спокойно и радостно.
«Ничего не понимаю… ничего не понимаю!» — думал Яннакос.
Тишина тяготила его, и он заговорил.
— Как ты проводишь время в таком уединении, Манольос? — спросил он.
— Я не одинок, — ответил Манольос, показывая на евангелие. — Со мной Христос.