Хроники императора. Начало пути

Натиль уже почти спустилась, свечение стало сильнее, внизу можно было не опасаться быть замеченными. Зарр протянул руку в мою сторону.

– Я остаюсь, - присел рядом, - не хочу больше бегать.

– Уверен?
– теперь он мог меня видеть, и смотрел прямо в глаза, пристально, испытывающе.

– Уверен.

Он кивнул, глянул вниз, на Натиль, улыбнулся:

– Сиди тихо, как мышка, - и опустил крепкую, толстую крышку. Стало темно, снизу послышался звук задвигаемого засова - умница, заперлась. Я вдруг отчетливо почувствовал страх, Зарр боится, действительно боится, за себя, за нас, но больше всего - за дочь. А раз боится - значит, есть чего, значит, что-то знает. Беру его за руку, выше локтя, придерживаю, молчу.

– Наверху скажу, - и голос его мне очень не нравится, столько в нем обреченности и безысходности.

Из ее комнаты вела еще одна дверь, во что-то вроде подсобки или чулана, с приставной раскладной лесенкой в самом конце, как раз под чердачным люком. Узкая комнатенка еле позволяла протискиваться, заставленная всяким хламом и другими "нужными" вещами, не позволяя ступить ни шагу в сторону. В отличие от меня, Зарр постоянно на что-то натыкался и его чертыхания шепотом неприятно резали слух, еще больше натягивая нервы и вызывая лишь досаду, неужели нельзя аккуратнее. Наконец, он добрался до лестницы, разложил ее с неприятным скрипом, поднялся на две ступеньки, откинул крышку чердачного люка, выпрямился... и словно влетел в него, втянулся, выронив топор. Раздался разрывающий звук, всхлип, что-то полилось на пол чердака, добралось до люка, обильно оросив ступени и стекая вниз, к моим ногам. Прозвучал отчетливый "шмяк" о стену. И снова тишина. Я замер, не издавая ни звука, меня здесь нет. Как и Зарра уже нет. Я опять один.

Страх - забавное чувство. Когда его немного, он будоражит, развлекает, разгоняет в жилах кровь. Но когда его волны начинают бить через край, накрывая тебя с головой, и ты захлебываешься им, давясь застрявшим в горле воплем, а сердце через мгновение больше не сможет просто выдерживать заданый темп, тогда остается всего два варианта: седеть, мочась под себя, исходя липким потом и цепенея от сковавшего волю ужаса, пока бьется сердце, или сделать шаг, неважно, в какую сторону, от него, к нему, главное - сделать. И этот шаг - это выбор, выбор бороться, с каждым разом становится все осмысленнее, и вот, ты уже не бежишь прочь, а в голове у тебя совсем иные мысли, ты изменился. Я не испытывал страха, я через все это прошел. Было только чувство опасности, но оно лишь предостерегало. Медленно наклонился, поднял топор - липкий, почти вся рукоять была мокрой, ничего, не скользит, и ладно. Не глядя, взял из хлама первую попавшуюся под руку вещицу и без замаха, легко, что бы не скатилась, бросил на верхнюю ступень. Поначалу ничего не происходило, все та же тишина и мрак. А потом медленно, словно с опаской, из люка протянулось нечто и коснулось верхней ступени, сначала краешком, будто пробуя на прочность, затем увереннее, занимая ее почти полностью и свешиваясь концами на нижнюю. И замерло. Кап-кап-кап. Кровь Зарра медленно сочилась по ступеням, нарушая напряженную тишину, напоминая - опасно, смертельно опасно. Наконец, в проеме люка наметилось движение, нечто, напоминающее щупальце, осторожно свесившись вниз, стало водить концом из стороны в сторону, недолго, пока не замерло напротив меня. Вот оно.

То, чего и ждал. Самый удобный момент для нападения - при спуске, и без разницы, какая часть твари внизу. Единственное, чего хотелось, что бы тварь спускалась головой вперед, что бы выдала это, увидев меня. И она увидела, или почуяла, не знаю, чем был для нее этот отросток. Ударил без замаха, доворачивая и оттягивая топор на себя, вдоль "щупальца", стараясь зацепить нижним острым концом и распанахать как можно больше. Попал. Дернувшись, существо лишь еще больше увеличило разрыв, стальное лезвие рассекло его почти надвое, едва не вырвавшись из руки. С истошным визгом втянувшись в проем, оно грохнулось на пол и, не переставая визжать, стало крушить вокруг все, до чего могло дотянуться, ломая и разнося вдребезги добрую половину чердака. Наконец, беснование стало затихать, сменившись лишь жалобным поскуливанием и легкими ударами по полу. Чуть не споткнувшись на верхней ступени, рывком забросил тело в люк и бросился в сторону, готовый к любой неожиданности, но предосторожность оказалась лишней - среди остатков когда-то целого чердака в редких конвульсиях билась темная масса, не подавая больше никаких признаков жизни. Пнул в нее валяющийся рядом обломок - послышался отчетливый удар и никакой реакции. Тогда, решившись, приблизился и стал методично расчленять тварь на куски, сначала одну конечность, потом другую и так далее. Здоровая, зараза, как же она умудрилась сюда забраться, мы ведь ничего не слышали. Костей было мало, лишь костяк, а так сплошные хрящи и жилы, лопающиеся и хлюпающие при каждом ударе, так что к концу я был почти весь в ее крови. Про запах на чердаке не стоило и говорить.

С противоположной стороны чердака послышалось легкое поскрипывание - шли последние секунды, пока я тут один, и это меня не устраивало. Кто бы там ни лез, живым мне не остаться. Быстро спустился вниз, сложил лестницу - теперь люк с полом ничего не соединяло, нужно только прыгать, и стал скидывать в проход весь стоящий по бокам хлам. Особо раскидывал под проемом, готовил посадку "помягче". Шум стоял приличный, каким бы глухим ни был очередной гость, оставить без внимания такое он не мог. А потом просто почувствовал, у люка, там, сверху, что-то есть. И оно знает, что я здесь, внизу. Присел, почти перестал дышать, топор лежит рядом, давай, сука, я готов.

Вниз свесилось уже знакомое щупальце, покрутилось из стороны в сторону и втянулось обратно. Минуту или две ничего не происходило, затем показалась другая конечность и вытянулась почти до пола, еще бы метр - и достала. И вдруг, совсем неожиданно для меня, тварь просто свалилась в люк, зарывшись в груды хлама. Барахтаясь и создавая еще больше шума, разбрасывая и ломая все вокруг, она запутывалась еще больше, послышалось раздраженное взвизгивание, треск и грохот творимого хаоса усилился еще больше. Наблюдая за всем этим, я, тем не менее, стал упускать детали, слишком быстро и кучно сменялись кадры, превращая осознаваемое впереди в бардак из мельтешащего хлама и бьющегося, словно в силках, монстра. Потеря инициативы с каждой секундой становилась все опаснее и опаснее, но я просто не видел возможности, ее не было, сделать шаг в сторону этой мясорубки было самоубийством. И выбрал первое, что пришло в голову - заорав во всю глотку, привлекая и, на мгновение дезориентируя врага, прыгнул вперед и со всей дури, со всей силы, какая только была, двумя руками всадил топор куда-то в середину замершего тела. В закрытые глаза брызнула теплая, остро-пахнущая жидкость, чудовищный по силе рывок оставил без оружия, а последующий жуткий визг и страшный удар в грудь стали последними, что я успел осознать.

– Алистер, очнись, Алистер! Ну же, Алистер!
– Натиль, вся в слезах, стояла рядом со мной на коленях, посреди груды хлама, а в голосе были сплошь страх и отчаяние, - Алистер, ну вставай же! Где отец?!
– она таки не выдержала, сорвалась на крик.

Поднял на нее мутные глаза, в голове шумело, слишком громко бежала собственная кровь, я ее почти не слышал, ее голос доходил до меня словно сквозь вату.

– Натиль?

– Да, Алистер, да, что случилось, что с тобой, где папа?
– огромные глаза были полны слез и непонимания.

Мотнул головой, разгоняя морок, вроде полегчало, попытался сесть - удалось. И головокружение тут же повело в сторону, схватился за Натиль. Закусив губу, она непрерывно смотрела на меня.

– Натиль, с кем вы воюете?

– Ни с кем, но мы на границе с Каттонисом. Алистер, где отец?

Что я мог ответить?

– Натиль, он... на него напали первого...
– и замолчал, глядя с сочувствием.

Она все поняла, по щекам хлынули два ручья. Осунулась, сгорбилась, уменьшилась, на лице застыла печать горя, и все это молча, все это смотря мне в глаза, будто спрашивая: "Как же так, почему не уберег, почему он, а не ты?" И столько в этом взгляде было тоски и безысходности, столько отчаяния и обреченности, что невольно ощутил пробежавший внутри холодок - человек не может так чувствовать, в нем просто не может поместиться такая беда, это невозможно, нет, только не так.

– Где?
– голос тихий, пустой, глухой.

– На чердаке, не ходи туда, я сам, - попытался привстать, но опять лишь бессильно опрокинулся на спину, а она уже шла, шаг, один, второй. Мимо куч мусора, щепок и обломков, мимо распластанной туши монстра с застрявшим в ней топором, по обильно натекшей с него крови, все шла и шла, медленно, как во сне, шаг за шагом. Первая ступень, вторая, третья, все скользкие, красные. Вот и проем люка, с него уже не сочиться, что могло - уже набежало, остальное осталось на чердаке. Все-таки встаю и, шатась, с трудом, периодически припадая на колени, нетвердой походкой плетусь к лестнице. Качает страшно, как при шторме в море, головокружение жуткое, тяжело фокусировать взгляд. Не успеваю подняться, как вижу спускающуюся Натиль.

Больше не плачет, только осунулась еще сильнее, лицо словно мертвое, не живое.

– Я ухожу в академию, это твари Каттониса, тебе тоже нужно уходить, теперь эти места мертвы.

Тяжело соображаю, уходить? Почему? Куда?

– Его надо похоронить, - только и смог выдавить из себя.

– Так и сделаем, только выйдем из дома, - больно на нее смотреть, человек потерял все, что было ему дорого, что ценил, чем дорожил.

– Натиль...

– Не надо... просто молчи, - и деревянной походкой вышла из комнаты.

Кое-как ковыляю за ней, выхожу наружу - светло, только тихо как-то вокруг, неуютно, серо. Будто краски утратили свой цвет, потускнели, стали блеклыми и неживыми. Натиль, дождавшись, когда я подошел ближе, выпрямилась, указала на дом и что-то гортанно выкрикнула, вскинув и резко опустив руку. Секунд пять ничего не происходило, а потом небо, посреди белого дня прорезала кривая, искрящаяся, толщиной с руку молния, и с громовым раскатом врезалась в чердак. Уши заложило от чудовищного грохота, а порыв ветра чуть не сбил с ног. Взрыв, отчего-то родившийся вслед за молнией, будто раздул дом изнутри, жуткий скрип, последовавший за раздавшимся в начале грохотом и ничем ему не уступавший, невольно свел скулы от неприятных ощущений, а потом все схлопнулось, всосалось, будто втянутое в какую-то точку в центре строения, сжалось в жуткий ком обломков и, буквально на мгновение вспыхнув ярчайшей вспышкой, болезненно ударившей по глазам, осыпалось пеплом.