Хроники Обетованного. Клинки и крылья

...День стоял солнечный, удивительно красивый - до тянущего чувства где-то на смыкании рёбер. У Альена редко выдавались такие дни. Он почти не думал, медленно вникая в каждый свой шаг по широкой дороге, в каждый вдох, наполнявший лёгкие чистым воздухом, в каждую птичью трель, весело скользящую из рощ в предместьях порта. Всё вокруг вгоняло в сосредоточенное изумление, и даже чернота теней от тутовых деревьев, насаженных вдоль дороги, напоминала тайные письмена, в которые кто-нибудь древний и мудрый вложил не разгаданный смысл.

Солнце сияло мягко и не обдавало злым жаром, как здесь обычно бывало - заботливо кутало в золотые лучи, похожие на масло из горшочка Зелёной Шляпы. В бирюзовой синеве неба тонули глаза. Альен брёл рядом с носилками, на которых покоился Бадвагур - спокойный, бородатый, сложивший на груди большие жилистые руки - и, как это ни дико, вдумывался в красоту и благость текущего "сейчас". Обетованное виделось ему как никогда целым, и если бы тут же, за поворотом, безо всякого океана начался Лэфлиенн с драконами и кентаврами, он бы нисколько не удивился.

– Долго ли ещё, господин волшебник?
– нарушил тишину один из рабов-носильщиков - крепкий парень, хотя и изящный, как все миншийцы. Немного похожий на Ван-Дир-Го; но это сходство, быть может, подсказало Альену расшатанное воображение.

– Нет, мы почти пришли... Вот за тем холмом.

Раб и его товарищи не выглядели напряжёнными: ноша оказалась лёгкой для них. Альен не был уверен, что у него хватило бы сил (не буквальных, разумеется) поднять Бадвагура с помощью магии - потому и обратился к королю. И сделал это в отсутствие Сен-Ти-Йи. Не мог заставить себя думать, что в итоге она всё равно узнает об участи Бадвагура, о месте, где агх найдёт последний приют... Если бы был смысл сражаться за то, чтобы это осталось тайной, он бы, наверное, дрался.

– Я хотел сказать кое-что... Лучше сейчас, пока мы не начали, - скороговоркой произнёс Ривэн, когда рабы по знаку Альена остановились и по знаку Альена опустили носилки на землю.
– Две статуэтки, которые он не закончил... Они ведь по-прежнему в той ночлежке?

– Наверняка, - сказал Альен, оглянувшись. Он понизил голос: рабы могли знать дорелийский или вообще оказаться шпионами Сен-Ти-Йи.

Ривэн был непривычно бледен и отводил глаза. Ему-то, однако, тут нечего стыдиться: не вспомнить об этом было почти подло со стороны Альена. "Наверное, я не закончу её", - сказал Бадвагур, через силу улыбаясь в подвальчике со специями. А он даже не удосужился разыскать его последние работы...

"Что ж, это ещё одна моя подлость, - подумал Альен, глядя на курчавые рыжеватые волосы и по-детски пухлые щёки - до сих пор не впалые, хоть и потерявшие румянец.
– И, по твоей логике, ты ещё раз должен простить меня".

Тепло-прохладный воздух с ненавязчивой лаской жался к лицу и рукам. Альен стоял, беззащитно подставляясь ему, думая о рокоте моря за видневшимися отсюда стенами порта. Несколько светло-серых, почти белых валунов рабы короля притащили заранее, и они лежали в стороне, придавив короткую сочную траву.

– Одна из них - его невеста, - тем же севшим полушёпотом продолжал Ривэн.
– А другая...

– Знаю, - перебил Альен.
– Кинбралан.

– Твой дом, - сказал Ривэн - так, будто Альен неправильно выразился.
– Он делал её для тебя.

– Я попрошу, чтобы их нашли. Вряд ли у хозяина ночлежки поднялась рука выбросить их...

– Зато он мог их перепродать, - Ривэн нахмурился, и брови образовали у него на лбу нечто совсем несуразное.
– Он или его клуши-жёны. Лучше сказать королю до того, как мы отплывём. Если они останутся в Минши, будет...
– он смешался и умолк.

– Да, - кивнул Альен, не дождавшись конца фразы.
– Я тебя понял... Но сейчас нам пора сделать главное.

Рабы, склонив головы, попятились от носилок и ждали дальнейших приказаний. Альен поблагодарил их и велел возвращаться к королю. Увидев, как они покорно расходятся, Ривэн с недоумением поскрёб в затылке.

– Помощь тебе больше не понадобится?..

– Только твоя.

Альену почему-то хотелось, чтобы Ривэн ощутил себя польщённым: мальчишка и так натерпелся в последнее время, хоть и (в основном) по собственной инициативе. Иногда даже таких, наверное, надо бы поощрять.

Рабы удалились в сторону порта, тихонько переговариваясь; их смуглые спины, не обезображенные никакими шрамами, маслянисто поблёскивали на солнце. Альен и Ривэн теперь были наедине с тем, что осталось от Бадвагура, резчика по камню из клана Эшинских копей.

– Камни, - хрипловато сказал Ривэн, кивнув на валуны. Альен слышал его рваное, учащённое дыхание; какое-то чутьё подсказало ему, что дорелиец ни разу не участвовал в каких бы то ни было похоронах.
– Это ты велел принести их сюда?

– Попросил, - осторожно поправил Альен. Он встал на колени возле тела, остро почувствовав немного колючую, но всё же шелковистую траву. Почва Минши была бедной по сравнению с материком - даже здесь, неподалёку от реки и заливных полей.
– Мы провожаем сына горного народа. Ему положено лежать среди камней.

Пока он говорил, Ривэн, будто зачарованный музыкой слов, опустился на колени рядом. Его рот, окружённый неуверенной в собственном существовании щетиной, чуть приоткрылся, а глаза шарили по Бадвагуру - его штанам, рубахе, кожаному нагруднику с контурами молота - так, словно впервые его видели.

Альен закрыл глаза, и мир погрузился в темноту, сквозь которую слабо просвечивал чудный день, пронзительная синева небес; где-то на сетчатке глаза отпечатались красные и жёлтые цветы из пригородных садиков, неспелые апельсины на деревьях, спины рабов, пенистые гребешки на не видном отсюда море... Но сейчас воцарились тишина и тьма - всё, что нужно для его магии. Альен мысленно зачерпнул в горсть всю свою боль за Бадвагура, всю вину, которую не избыть, и всю память - от их первой встречи в Овражке Айе до ночной беседы на острове Гюлея, до его простого, немыслимо-неизбежного самопожертвования. Слепил комок - липкий и чёрный, как вечное горе живого над мёртвым, с тонкими блестящими гранями - и отпустил его бережно, уважительно, однако без сожалений. Колдовство, ждавшее своего часа у него в жилах, прорвалось сквозь все плотины и дамбы, мощным потоком хлынув куда-то вперёд.

Ривэн издал сдавленный возглас, и Альен открыл глаза.

Аккуратная прямоугольная яма, ничем не отличимая от результата старательной работы, появилась прямо здесь - на вершине пологого холма. Белесые валуны с тихим, созвучным общему безмолвию перестуком подкатились ближе. Их окружало сияние; Альен видел контуры, золотистые искры собственной скорби и собственных воспоминаний. Над камнями, невидимые для Ривэна, парили вечная трубка Бадвагура, и его рокочущий басок, и самые разные статуэтки - вместе с молитвами за Альена, привалами у костров под открытым небом, ярусами, шахтами и металлическими деревьями Гха'а. В это волшебство Альен вложил всего своего Бадвагура - такого, каким его, страшно сказать, полюбил. Не отбросил ни грубоватых манер, ни общеизвестного гномьего невежества, ни склонности почитать ему (некроманту и Повелителю Хаоса) мораль, чтобы его же (некроманта и Повелителя Хаоса) спасти. Это был Бадвагур целиком и полностью, "квинтэссенция" Бадвагура, как пишут в своих трудах химики Академии. Альен попытался, насколько был способен и имел право, без слов воспеть чистую душу - одну, быть может, на много тысяч, - которая покинула Обетованное ради вечности.