Хроники последнего лета

Иванов оказался человеком целеустремленным, тем более что открытая дверь манила его как магнит, но всякий раз случалось досадная череда событий, неизменно заканчивающаяся травмой головы на самом пороге.

Рудаков сильно сомневался в бескорыстности неудачливого гостя, однако спорить не стал, а вошел в прихожую. Иванов зажмурил глаза, ожидая увидеть падение и удар, но ничего подобного не случилось. Тогда отъявленный хулиган и бытовой злодей с четвертого этажа быстро перекрестился, поднялся, держась за стену, и на негнущихся ногах заковылял по лестнице вниз.

— Наташа! — громко сказал Рудаков.

Мутные пылинки рассеивали солнечный свет, пробивающийся сквозь раскрытые занавески, на журнальном столике стояли две пустые чашки, сахарница и высыхала лужица кофе, пролитого, по-видимому, впопыхах. Прямо посреди комнаты вызывающе красовались Наташины тапочки, а на диване лежал халат. Это невозможно. У Наташи было не так много домашних привычек, но две из них полагалось соблюдать неукоснительно: тапочки — на ногах или в прихожей, халат — на плечах или в ванной. Для забывчивого Рудакова на зеркале висел желтый стикер с соответствующим напоминанием.

Рудаков оглядел комнату и медленно опустился в кресло, продолжая держать пакет с арестантскими пожитками и набитой деньгами борсеткой.

Телефон на полочке зазвонил, словно специально дожидался, когда хозяин сядет рядом.

— Да.

— Господин Рудаков? — спросил в трубке мужской голос.

— Да.

— Меня зовут Иван Степанович. Иван Степанович Добрый-Пролёткин. Прошу прощения, но я вынужден сообщить вам плохие новости. Наталья Владимировна просила передать, что больше не вернется. Никогда. Я хотел бы…

— Я знаю, — сказал Рудаков и повесил трубку.

Он немного посидел на краешке кресла, глядя перед собой и раскачиваясь взад-вперед, потом отбросил пакет, встал и прошел в спальню. Там включил ноутбук, тот оказался разряжен, и Рудаков едва не стонал от нетерпения, пока вставлял зарядку и дожидался загрузки операционки.

Как был — в грязной одежде и ботинках сел прямо на кровать и быстро застучал по клавишам.

Не то! Совсем не то!

Он швырнул жалобно пискнувший ноутбук на подушку и метнулся назад в гостиную. Кажется, здесь!

Рудаков упал на колени перед шкафом, распахнул самую нижнюю дверцу, скрипящую от старости и редкого использования, и достал пачку бумаги. На полке, в фарфоровой миске нашлась шариковая ручка.

Вот как должно быть! Компьютер — да что он может! Все должно быть правильно, как всегда и было — лист бумаги и перо. Пластиковая ручка с полупустым стержнем — конечно, не гусиное перо, но, ладно, это уже допустимо. Пусть будет так!

Рудаков смахнул со стола чашки, рукавом вытер кофейную пыль положил белоснежный лист и принялся писать. Сразу заныли отвыкшие от работы пальцы, но слово за словом, руки наливались силой, а разум становился ясным и чистым…

Быстро заполнялись написанные размашистым почерком строки, и на бумагу, рядом с высыхающими каплями слез, ложились свет, доброта и боль.

Эпилог

Странный сон являлся каждую ночь, так что Рудаков постепенно к нему привык и даже расстроился, если бы увидел в ночных грезах что-то другое. Они садились втроем за деревянным столом и пили из медного самовара чай с сахаром вприкуску и хрусткими баранками. Втроем — это сам Рудаков и два старых знакомых из коматозных видений — Белый и Тощий. Раньше эти двое затеяли настоящее публичное судилище с разбором рудаковского морального облика, но сейчас были настроены мирно.

— Ну, как продвинулись? — благодушно спрашивал Белый.

Он шумно прихлебывал чай по-купечески, из блюдечка, а чашку макал сахар и баранки.

— Идет понемногу, — уклончиво отвечал Рудаков.

Ему хотелось не рассказывать, а слушать и слушать бесконечные рассуждения и споры Белого и Тощего.

— Это хорошо, — одобрительно кивал Белый, — значит, лето будет не последним.

И тут в разговор непременно вмешивался Тощий.

— Не понимаю я вас. Сделать кучу людей несчастными, чтобы написать книгу, способную спасти мир, несущий эти самые несчастья. Зачем? А ведь какой прекрасный выбор был — вечность с любимой женщиной в доме с цветными окнами и наслаждение от каждого написанного слова!

— И что говорили бы эти слова?

— Ничего особенного! То же, что и у всех прочих!

— Именно, что то же…

— Понимаю, понимаю, свет идет через страдания, — брезгливо цитировал Тощий, — некрасиво как-то получается, вы самолично несете страдание, а свет откладываете на потом!

— Никто не может знать, к чему на самом деле приведет цепь событий. И с чего вы взяли, что я должен исключительно лить елей и сладко улыбаться?

— Ах, конечно, не должны, грозный вы наш. «Только истинные горести способны рождать слова, спасающие мир». Чудесная логика. Тогда помолчали бы со своим светом!

И тут начинался длинный спор, которого так ждал Рудаков. Тощий и Белый вспоминали удивительные истории и события, от древности которых захватывало дух — падение Вавилонской Башни, закладку пирамид, возведение первого дворца Атлантиды, строительство летающего корабля в Гиперборее, пьянство Ноя и недостойное поведение молодого человека по имени Каин.

Рудаков слушал очень внимательно и страшно расстраивался, когда кричал с балкона на втором этаже соседнего подъезда наглый петух, фигуры собеседников начинали бледнеть, и сон растворялся в черноте, переходя в обычное утреннее беспамятство.

* * *

Странная история, произошедшая с Рудаковым, была для широкой публики интересна, но не настолько, чтобы помнить о ней дольше недели, однако же, для вовлеченных в нее лиц последствия оказались весьма и весьма существенными.

Виктору Сергеевичу Загорскому, как ни странно, очень повезло. Во время торжественного приема его хватил удар, но так случилось, что находящаяся радом чернокожая джазовая звезда первой величины имела медицинское образование и три года практики где-то в Айдахо. Она-то и оказала первую помощь, а примчавшийся реанимобиль мигом доставил Загорского в «Кремлевку».

Там-то и оказалось, что у Виктора Сергеевича, кроме самого инсульта, в мозге проросла раковая опухоль, причем в начальной стадии. Как сказал профессор, осмотрев больного: неделей позже — и все. А так — очень хорошие шансы.

И действительно, операция прошла успешно, и Виктор Сергеевич постепенно начал приходить в себя и теперь, говорят, может самостоятельно ходить.

Все это время рядом от него не отходила ни на шаг жена, Римма Владимировна. Она устала, осунулась и сильно похудела, но это ей даже придает особый шарм.