Хроники Птеродактиля

Переключая каналы, Федор остановился на телепередаче о проблеме смертной казни.

Тоскливо заныло сердце при виде уже примелькавшегося декана МГУ, дочь которого убил какой-то мерзавец. Неистово ратуя за смертную казнь, несчастный отец, не вслушиваясь ни в чьи слова, заученно повторял когда-то яркую и выстраданную речь. Федор разочарованно выключил телевизор.

Что за нелепый спор? — спрашивал Федор себя и сам же себе отвечал: если казнить преступника, кем станет этот преступник сразу же после казни, кем останется в памяти людской? Разве преступником? Нет, страдальцем и мучеником. Даже не грешником. А грешником станет тот, кто его убил. Потому что убийца — всегда грешник, а убитый — всегда мученик. Вот и выходит: казня преступника, его не наказывают, а наоборот — совершенное им преступление перекладывают на плечи других, в том числе тех, против кого это преступление совершено. Так не много ли чести убийце, принявшему смертную казнь? Пусть даже по государственному закону. Нет, думал Федор, если бы я был президентом, я бы отменил смертную казнь сразу. И не будет тогда давить груз вины ни на государство, ни на кого другого, а вот преступник, глядишь, и созреет за долгие годы расплаты до понимания того, что сотворил. И страшные будут у него эти годы раскаяния. Куда хуже мгновения смерти, когда и понять-то не успевает человек, что случилось. Что-то Карина не звонит. Закрутилась, небось, с сыном, не до меня.

И тут же раздался звонок. «Не поминай — придет», — усмехнулся Федор и добродушно произнес, не дождавшись слов Карины:

— Я как раз о тебе думал. Неужели почувствовала? Приеду. Завтра же приеду. Что привезти? Хорошо, хорошо, только хлеб и картошку. И молока пакет. До завтра, милая.

— Будто сказку перед сном рассказали, — Карина блаженно улыбалась. — Как хорошо…

Ей захотелось стать маленькой и беззащитной. И чтобы все вокруг было большим и надежным. Она закуталась в одеяло, закрыла глаза и представила себя в движущемся вагоне: скорость поезда нарастает, вагон покачивается, ей тепло, а впереди новый мир с новой счастливой жизнью.

— Поживи у меня, — Карина доедала бутерброд и одновременно говорила.

Федор, прищуриваясь, поддразнил:

— «Пошиву, пошиву», только со мной до двенадцати не поспишь, дела делать надо. Думал к обеду приехать, а оказалось — к завтраку. Не надоело бездельничать да себя жалеть? Раз надоело, то хорошо. Плакаться не будем, будем жить да людей веселить. Как каких? Для начала сына женим. Потом внука дождемся. Дальше — детство, школа, друзья. Скучать нам с тобой будет некогда, поэтому сейчас ты мне расскажешь, пока еще есть время, что у тебя стряслось?

Карина растерялась: ловко повернулся разговор в серьезную сторону. Ну и фокусник, этот Федор: все распознал, все понял. И совсем было собралась Карина разделить с Федором свои сомнения, как громкий стук заставил вздрогнуть и броситься к входной двери.

— Вы уже здесь прописались? — Никита, присев, собирал рассыпавшиеся коробки. Не обижайся, мам, это не грубость, ничего я против Федора Александровича не имею, просто, видишь, что случилось: веревка оборвалась. — И уже совсем буднично добавил: — Ты, мам, не возражаешь, если эти коробки у тебя полежат, пока я небольшой ремонт к свадьбе сооружу?

Федор молча помог собрать и внести в квартиру коробки, аккуратно сложил их в дальнем конце коридора и, кивнув в сторону кухни, спросил одними глазами: мол, будешь завтракать? Никита, пожав плечами, сбросил куртку и сел за стол. «Хоть бы руки помыл, — отметил про себя Федор, поднимая куртку и вешая ее в прихожей. — Неряшлив парень, трудно ему придется с женой на первых порах».

Карина домывала посуду, когда в дверь позвонили. Никита, собираясь уходить, только буркнул:

— Не квартира, а проходной двор! — открыл дверь и, выбегая, на ходу бросил: — Тетя Лена к вам. С визитом.

Карина фыркнула, вспомнив недавнюю рекламу, и направилась встречать Елену.

Федор еле узнал в этой чопорной женщине ту подвыпившую особу, которую он привез когда-то с дачи. Еще больше удивилась Елена, никак не ожидавшая от Карины продолжения того странного знакомства.

— Что за коробки в прихожей? — справившись с удивлением, Елена стремилась сгладить неловкость и мучительно думала, как же остаться с Кариной вдвоем: свидетелей разговору не требовалось.

— Ну, мне пора, извините, в следующий раз чайку попьем, а сейчас — дела, — Федор поспешно натянул шарф, снял с вешалки куртку и, не надев, вышел из квартиры.

Елена облегченно вздохнула и вопросительно посмотрела на Карину.

— Застукала ты меня, — Карина заговорщически подмигнула. — Ладно, посмотрим, что получится. Так что у тебя?

Елена, успев отдышаться, начала медленно, не упуская деталей, рассказывать о невероятной встрече у родительского дома.

— Это была примитивная слежка. Когда я обернулась, он испугался, узнав меня… или, поняв, что я его узнала, — Лена задумалась. Ей почему-то вспомнилось то ощущение непонятного удивления, которое вспыхнуло на лице Степана. — По-моему, он не меня выслеживал. Он очень удивился, когда узнал меня. Этот Степан и твой Борис хорошо знакомы, и им от нас что-то нужно. Чувствую, Карин, познакомился с тобой Борис в аэропорту не просто так, а с великим умыслом. Но я-то здесь при чем? Надька про портфель какой-то талдычит, у Насти чуть ли не обыски устраиваются. Теперь до меня добрались. — Лена передохнула, налила себе чай и, что-то вспомнив, добавила: — Это хорошо, что водитель у тебя пригрелся. С этой бандитской шайкой без мужской руки жутковато.

— Из Омска звонили, — Татьяна на ходу расстегивала пальто, искала глазами Варвару и принюхивалась. Пахло пирогом с вишней. — Сказали, что кто-то адрес новый искал, так дали мой. Думаешь, из-за пенсии?

Повесив пальто и войдя в комнату, Татьяна увидела, как мать сдвигает пирог на деревянную доску, стараясь не нарушить пышность и не смять края. Сколько помнила Татьяна, мать не любила вынимать готовый пирог хоть из печи, хоть из духовки в присутствии посторонних: «Опадет пышность, скомкаются края, — убеждала Варвара, если кто-то оказывался рядом, — а так — смотри, разве у кого бывает такой большой пирог да такой сочный и пышный? Нет».

Татьяна притихла. И только когда мать смазала пирог сахарным сиропом, еще раз окликнула.

— Да слышу, слышу, — Варвара присела, перевела дыхание и строго скомандовала: — Чего стоишь, собирай на стол, чай пить будем.

За чаем еще раз вспомнили Омск. Хотелось верить, что адрес взяли по житейскому интересу, а не по другому умыслу. На всякий случай Варвара запретила дочери рассказывать о том, где она живет в Подмосковье.

— Береженого Бог бережет, а у нас с тобой, донюшко, встреча с ним приближается.

Татьяну передернуло: опять мать с ней, как с ровесницей, будто и нет никакой разницы в годах. Но перечить и тем более указывать на это не стала.

Вечером, перемыв посуду, Татьяна подсела к матери, обняла за плечи и тихо спросила, не скучно ли, не страшно ли ей одной, может, пожить им вместе здесь или на московской квартире?

Нет, не хотела Варвара жить с дочерью. Ни с кем не хотела жить. Сама мысль о чьем-то мелькании в доме вызывала у Варвары нервозность и озноб. И себе боялась признаться, что даже в родном человеке ей видится сглаз да заговор. Годы, однако, берут свое — совсем вдалеке и вправду страшно. Татьяна — умница, сама все давно поняла, и нечего перед ней сейчас лукавить.

— От добра добра искать не будем, донюшко, останемся как есть: и рядом, и в то же время — врозь.

Освободившись от объятий дочери, Варвара повела плечами, потянулась и, словно сбросив лет двадцать, ловко поднялась наверх, прокричав на ходу:

— Я сегодня в мансарде ночую, а ты ложись внизу.

Ночью было холодно и тревожно. Татьяна несколько раз просыпалась, то ли от зябкости, то ли от тишины, которая навевала тоску и плохие воспоминания. «Наверно, пирога объелась», — посетовала на себя Татьяна, перевернулась на правый бок и неожиданно крепко уснула.