Хрустальная сосна

Рогожников от неожиданности уронил банку туши - правда, закрытую, - а Виолетта, как мне показалось, едва не лишилась чувств. Я перекинулся с ними парой дежурных фраз, потом надолго вышел в коридор. Чтобы дать им прийти в себя. И заодно оттягивал тягостный миг возвращения к своему столу.

Потом мы пили чай. Я рассказал про колхоз, про аварию заявив просто, что рубануло осколком, не вдаваясь в подробности. Они сидели тихие, как зайцы, и смотрели на меня как на пришельца с того света. И странное дело: я глядел на них, и они казались какими-то маленькими. То есть не то что маленькими, а несмышлеными. Будто круги страданий, на которые пришлось вступить, возвысили меня над ними, ничего подобного не испытавшими.

–  И что же вы теперь будете делать дальше, Женя?

– сочувственно спросила Виолетта, когда мы пошли по рабочим местам.

–  Жить и работать, - вздохнул я и добавил, увидев внезапное участие в ее глазах: - Если сумею, конечно.

Если сумею… В принципе на мне висел тот самый чертеж, о котором напоминал начальник перед колхозом. Конечно, сроки его сдачи прошли, но поскольку начальника не было, нас никто не теребил по поводу задержки. А раз чертеж был поручен именно мне, то он мог спокойно лежать еще год, и никто бы к нему по собственной воле не притронулся. С ним нужно было что-то делать. Я не сомневался, что чертежник из меня теперь никакой. Со временем, возможно, пришла бы какая-нибудь идея, как удерживать карандаш обрубком. Сейчас идей не было. Однако к чертежу требовалось составить записку. С этим я справлюсь, - решил я. Должен буду справиться. Ведь пока составляю черновой вариант, можно писать любыми каракулями. Но все-таки это будет какое-то дело: странно, но мне вдруг захотелось деятельности. Сам не знаю, почему - наверное, хотелось подавить быстро растущее чувство собственной ущербности. И я взялся за записку. В принципе она была почти готова еще до колхоза. Сейчас можно было ее подправить. Я перелистал исписанные моим*прошлым*почерком страницы и решил переделать одну. Читать было легко, но как писать? Я положил ручку на мизинец и прижал ее к ладони большим пальцем. Получилось вроде неплохо. Ручка держалась крепко и я похвалил себя, за то, что с первого раза научился писать. Я начал писать, чувствуя радость от своей быстрой победы. Казалось, я смогу даже чертить.

Но через пару минут руку так заломило от напряжения, что пальцы свело судорогой и ручка упала на стол. Я попытался массировать кисть - это помогло еще на минуту, после чего рука вообще отказалась действовать. Я швырнул ручку прочь - так, что она отлетела в противоположный угол комнаты и переломилась, ударившись об стену.

–  Что, Жень - тяжело?
– участливо спросил Рогожников.

–  Чтобы эту руку мне черти совсем оторвали!
– выругался я.
– Анекдот знаешь? Как слепой и одноглазый плыли в публичный дом? Из-за шкафа деликатно кашлянула Виолетта. Я замолчал и стал искать другую ручку.

Потом заглянул Славка. Мы вышли с ним в коридор, спустились под лестницу, где было излюбленное место встречи курящих и некурящих. Пытались поболтать. Славка рассказывал анекдоты и сам первым смеялся. Он изо всех сил пытался развеселить меня, отвлечь на что-то постороннее. Но получалось плохо.

Вернувшись в комнату, я еще раз попробовал держать ручку в правой руке. И осознал, что это невозможно. То есть можно, конечно, но только короткий промежуток времени, после которого надо долго отдыхать. Я понял, что мне придется учиться писать левой рукой. Я взял ею непослушную ручку и стал пытаться вывести на чистом листе отдельные буквы.

*-*

Лавров появился через несколько дней.

Придя и увидев мою руку, он сквозь зубы выругался, и больше ничего не сказал. Я удивился тому, что он понял: это лучшее из всего; вздохи не помогут.

Он был подавленным и мрачным, совершенно не таким, как до колхоза. Что-то грызло его изнутри. Ни с кем не разговаривая, он часами просиживал за своим кульманом.

И только раз, вернувшись с обеда, мы случайно оказались в комнате вдвоем. Как-то сами собой пошли колхозные воспоминания. Сашка ожил, заговорил, не слушая меня и не замечая моей реакции - с мучительным наслаждением, словно воспоминания одновременно жгли и ласкали его душу.

–  А ты знаешь, Ольга тебя вспоминала, - вдруг ни с того ни с сего сказал он.
– Каждый день. И в столовой, и у костра, и просто так… И почему-то мгновенно сникнув, словно из него вышел воздух, он замолчал и снова спрятался за кульман.

*4*

Потом однажды к нам вошел председатель институтского профкома - худой нервный мужчина в очках с выпуклыми стеклами. Я сразу понял, что это ко мне, и вышел из-за стола, чувствуя, как внутри все заранее напрягается.

–  Добрый день, - дернувшись половиной лица, сказал он и подал мне правую руку.

Я протянул левую. Председатель смутился, уронил красную папку. Я стоял, ожидая продолжения.

–  Вы понимаете, зачем я пришел.
– сказал он.

–  Догадываюсь.

–  Я знаю, что с вами случилось несчастье, и знаю, что вы ничего не знаете, - половина лица его дернулась еще раз.
– По закону вы вправе требовать, чтобы задним числом составили акт по форме И-1, и в случае, если травма будет признана производственной, вам дадут третью группу инвалидности с доплатой.

–  А какая же, по-вашему, моя травма?
– искренне возмутился я, хотя до прихода нервного очкарика не думал об этих проблемах.
– Я что - у себя на кухне мясо рубил?

–  Ну, видите ли… Все не так просто… Я ведь уже упомянул, что акт придется составлять задним числом. Ехать на место, искать свидетелей… Найдутся ли они? И будет ли подтверждено выполнение техники безопасности?

–  Какой техники, какой безопасности?
– чувствуя, как сжатая пружина начинает распрямляться, грубо ответил я.
– Вы кто, извините - председатель профкома, или пионервожатый? Председатель молчал, пораженный моей реакцией.

–  Вы что - искренне верите всем этим сказкам о технике безопасности, а сами ни разу не были в колхозе и не видели, в каких условиях нас заставляют там работать?

–  Я…- начал председатель, поправляя очки.

–  Вы что - думаете, там хоть раз на току выдавали женщинам респираторы? Или присылали за нами бортовую машину со скамейками вдоль кузова? Может, вы не видели АВМ, с которого сняты все предохранительные кожухи и цепи вращаются открыто?!… А, что с вами говорить! Вы наверняка даже не знаете, что такое АВМ! Я махнул рукой и замолчал.

–  Возможно, вам придется обращаться в суд. Если признают травму производственной, - снова начал председатель, переждав мою вспышку.
– То вам дадут прибавку к зарплате…

–  Я не буду обращаться в суд, - опять перебил его я.
– пусть катятся к черту.

–  …Рублей двадцать пять, - он, похоже вообще не слушал моих слов.

–  Я не буду ничего требовать, - повторил я, уже еле сдерживаясь.

–  …Но это будет весьма неприятная история для нашего института, - он глотнул воздух, словно ему стало нечем дышать.
– Потому что часть вины падет на наше руководство, ведь получится так, будто оно не контролирует условий труда своих работников, посылаемых на сельхозработы.

–  Я уже сказал, что ничего требовать не буду!

–  Мы лучше сами вам поможем. Оплатим больничный на сто процентов… Материальную помощь выпишем.

–  Мне ничего не надо!
– ответил я, сжав оставшийся кулак.

–  Льготную путевку в профилакторий или даже в санаторий…

–  Хватит, - сказал я.
– Я не буду ничего требовать.

–  Мы вас не оставим, - опять дергаясь лицом, продолжал председатель.
– У нас сильная профсоюзная организация. Мы вам поможем… Премию. выпишем…