Хрустальный шар

А в «Нью-Йорк геральд» первую колонку занимал текст, напечатанный большими красными буквами, в зеленой окантовке:

«ЕСЛИ ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧЕГО ХОЧЕШЬ, ТО МЫ ТЕБЕ ПОМОЖЕМ.

ЕСЛИ хочешь встретиться с кем-то НЕПОХОЖИМ на твое окружение;

ЕСЛИ не знаешь, как познакомиться с особой, которая тебе нравится;

ЕСЛИ у тебя не складываются отношения с кем-либо;

ЕСЛИ ты возносишься разумом над людьми, которые этого не замечают;

ЕСЛИ у тебя плохие соседи;

ЕСЛИ книга, которая тебе нравится, заканчивается не так, как ты хотел бы;

ЕСЛИ у тебя есть скрытые желания;

ЕСЛИ хочешь быть счастливым —

приходи к нам, напиши нам, позвони нам.

ТРЕСТ ТВОИХ ГРЕЗ».

– Это выйдет в семи газетах общим тиражом полтора миллиона. Рассчитываю, что это прочитают по крайней мере пять миллионов человек, – сказал репортер и закурил сигарету.

III. Красная картина

Рекламная кампания началась. Раутон подписывал один чек за другим, а деньги на счете Трайсена таяли, как снег в лучах июльского снега. Тем временем клиенты приходили редко, и заявок было немного – до тридцати в день. Штаб, состоящий из одиннадцати человек, играл в покер, занимался флиртом и гаданием по руке. Неутомимый репортер висел на трубке рядом с черными дисконабирателями телефонов, бросая слова в глубь электрических проводов как магические формулы.

Художник приходил почти ежедневно около одиннадцати утра, несмело смотрел на клиентов – женщин в возрасте, неохотно усаживающихся в кресла, тощих подростков с бегающими глазами, а иногда – тучных служащих из Сити.

– Центрифуга работает порожняком… нет сливок… – ворчал Раутон. – Впрочем, мы еще не идем «всей мощью вперед». Далеко нам до этого, парень.

Трайсен пробовал рисовать в мастерской. С утра до вечера делал эскизы, но чувствовал, что он совершенно пуст. По вечерам выходил из дому, с облегчением смешивался с толпой. Тогда какое-то время он мог не думать. Ноги сами непонятным образом вели его в сторону дома Гиннса. Он обходил большой желтый портал, поддерживаемый бочкообразными колоннами. В глубине темнел парк. Долго ходил там, но ни разу не встретил ее. Еще его интересовали бюллетени из больницы, при чтении которых он не знал, смеяться ему или плакать. Состояние пациента улучшалось. Через неделю с него должны были снять гипс.

Когда Трайсен сидел в мастерской и пытался рисовать, не обращая внимания на то, что сумерки гасили цвета и краски на палитре начинали сливаться в серую массу, неожиданно пришел Раутон. За две недели он похудел, но глаза под полуприкрытыми веками у него блестели еще сильнее. Трайсен оставил палитру, выжидательно глядя на друга. Репортер ходил большими шагами от окна к дверям, резко поворачивая.

– В основном я принимал во внимание два фактора, – сказал он, – публику и нас.

Он стиснул зубы.

– Сейчас появился третий, которого я опасался.

Он с минуту молчал. В мастерской сгущались сумерки, и контуры картин становились все темнее, словно на стене висели черные полотна.

– Денег почти нет. Вчера утром мне удалось вытянуть из Борстона двадцать тысяч наличными на краткий срок. Помогли объявления нашего Хертли и демонстрация поддельных благодарственных писем, которые написал наш поэт. Я взял деньги сразу же, и это было счастье, потому что сегодня утром Борстон позвонил мне. Хотя перед этим он обещал мне кредит, сейчас сказал, что, к сожалению, вынужден отказать, поскольку ему вскоре предстоит платить по обязательствам, а также напомнил, что мы не должны задерживать возврат занятых денег. Это было во-первых. Во-вторых, – он приостановился перед художником, – во-вторых, «Ивнинг стар» и «Нью-Йорк геральд» больше не принимают от нас ни одного объявления. Понимаешь?

– Нет.

– Кому-то очень нужно, чтобы у нас ничего не получилось. Публика инертна, и можно рассчитывать на результаты по крайней мере через месяц. Тогда я собирался запустить проект на полную мощность, сделать десяток филиалов во всех крупных городах, особенно на побережьях. Специальные пункты приема с отдельными кабинками, чтобы клиенты не встречались друг с другом. Это важно. Интерьеры, нечто среднее между частным кабинетом и приемной врача. Я хотел нанять сто психологов. У меня есть эскизы меблировки, заказанные у перворазрядных архитекторов. Образцы писем осчастливленных, бюро для обслуживания провинциалов, картотеки постоянных клиентов и так далее. Но сейчас нам нужна реклама, реклама и еще раз реклама. Если мы ее лишимся, рухнем в течение пяти дней.

Он опять помолчал с минуту, затем встал, широко расставив ноги, у окна и сказал:

– Я знаю, кто нам вредит.

– И кто же?

– Джефферсон и Крейзи.

– А это кто такие?

– Они ведут «Ответы дядюшки Фредди» и «Советы бабушки Паулины» во всех газетах Херста. Имеют долю в его концерне и зарабатывают за год несколько миллионов. Они испугались нас. Херст не принимает от нас ни одного объявления. Осталась только «Чикаго ньюс», потому что независимая, но они готовы ее купить – газету или редактора, – это будет им даже дешевле. Тогда у нас останется только провинциальная пресса. Это будет конец.

– Ты так думаешь?

– Это они так думают. У нас еще есть десять тысяч. Кредитный банк нам отказал, остался только Промышленный. Его ответ у меня в кармане. – Раутон чуть смущенно улыбнулся. – Я не решился сам открыть конверт. Включи свет.

Трайсен щелкнул выключателем. Разорвав толстую бумагу, репортер расправил листок бумаги.

– Не дадут, – сказал он и засунул письмо в карман. Поднял голову и увидел висевшую на противоположной стене картину.

Это был темно-красный парк. Угольно-рубиновые деревья уходили в глубину, становясь все мрачнее, неторопливо повторяя мотив во все более темной тональности. Слева пурпур листьев очертил верхушку неба, очень далекого и легкого. Завершала перспективу аллеи ярко-красная мгла.

Репортер некоторое время рассматривал картину, было отвернулся, но еще раз бросил взгляд на дерево, опускающее к земле красное крыло.

Это было как гаснущая мелодия.

– Когда ты это нарисовал?

– В ту ночь, когда познакомился с нею.

Раутон кивнул.

– Я должен идти, – сказал он, – а ты рисуй. Рисуй!

Том не отвечал. У двери, держа в ладони руку друга, попытался заглянуть ему в глаза.

– Раутон, спасибо тебе за все.

– Глупости. Еще сегодня, через час, я начинаю атаку на всех фронтах, – сказал репортер, и в его голосе была ожесточенность.

IV. Бой

С полуночи до шести утра двести уличных сорванцов и продавцов газет изукрасили весь город короткими слоганами, которые придумал Хертли. У дворников было много хлопот, потому что краска была несмываемая. Утром заказанные по телеграфу самолеты разбросали над Вашингтоном и Нью-Йорком полтора миллиона листовок. А в двенадцать Раутону пришла в голову великая идея. После обеда было изготовлено несколько сотен резиновых печатей, рекламирующих Трест Твоих Грез. Они были розданы газетчикам, которые обязались ставить эти печати на каждый номер продаваемой газеты. Получили за это по десять долларов. С этой же целью Раутон разослал своих людей в Чикаго, Буффало и Нью-Йорк. Вечером сто девушек, раздетых должным образом, пронесли по улицам транспаранты. За этот день в контору обратилось более ста сорока лиц. Почта принесла около трехсот писем. В стопке утекающей налички осталось еще четыре тысячи. Раутон потратил их на то, чтобы снять большое помещение на центральной улице, которое в тот же день было обставлено мебелью и начало действовать. Тем временем стали прибывать судебные иски газет за рекламные злоупотребления (дело с печатками) и о неправомерном размещении рекламы в недозволенных местах. В три часа, когда усталый и голодный репортер собирался пойти на обед, появился мистер Гроггль.

Услышав, кто его ожидает за тонкой стенкой, репортер поднял трубку и сделал вид, что заканчивает телефонный разговор:

– Я очень вам благодарен, – говорил он, – значит, вы переведете деньги на мой счет еще сегодня, да? Эти пятьдесят тысяч действительно были очень нужны, но сейчас у меня все в порядке. Еще раз благодарю вас. До свидания, ваш покорный слуга.

Наконец впустили мистера Гроггля. Это был седоватый мужчина с высоким лбом и мелким тиком: его узкий подбородок иногда вздрагивал. Выглядело это так, будто юрист еле удерживался от плача. Гроггль предложил четыреста тысяч долларов за сворачивание предприятия. Репортер слегка погладил телефон и отказался. Адвокат тихим голосом прибавил еще столько же. Затем предложил использование конторских помещений, нанятых работников и Раутона в качестве персонального шефа и руководителя рекламного отдела. Репортер не проявил к этому интереса. Гроггль признательно улыбнулся, поблагодарил за сигару и ушел. У двери потер ладонью лоб и вспомнил, что может предложить долевое участие в оборотах.