Хуан Дьявол

– Предрассветная месса. Для самых благочестивых, верующих. Непременно ее слушает Святая Моника. Там и увидим ее!

Действительно, была первая месса дня в церкви Монастыря Рабынь Воплощенного Слова. Открыли боковую дверь, сверкали в алтаре белые одежды, и, как в каждый рассвет, пришло немного верующих: старые набожные женщины, люди в строгом трауре, кто-то, кто выполнял обет. Часть церкви, предназначенная для публики, была почти пустой; присоединенная часовня, где находились монахини, отделялась от прихожан решеткой. Шли в мягком движении в белых одеждах послушницы, в черных – давшие обет. За ними шла женщина. Она была одета в черное, не в одежды монахини, просторная вуаль окутывала голову, почти закрыв красивое лицо янтарного цвета. Это Моника. Издали Хуан узнал ее и смелым шагом направился к решетке. Не нужно было говорить и создавать малейший шум. Моника быстро повернула голову, словно огненный взгляд был осязаем.

– Мне немедленно нужно поговорить с тобой, – заявил Хуан тихим, но решительным голосом. – Ты выйдешь или я войду?

– Хуан! Ты сошел с ума? – Моника затрепетала. Стоявшие рядом послушницы удивились, повернули головы, и Моника, казалось, решилась. Она прошла через маленькую дверь на пружинах, которая давала доступ к ограде; не глядя на Хуана, подошла к портику церкви. – Полагаю, ты потерял рассудок.

– Думаешь? Учитывая, кто ты, а кто я, ты должна думать, что только сумасшедший может требовать твоего присутствия так, как это сделал я. Но нет, я не спятил. В моем мире эти права берутся. И я имею право заставить смотреть и слушать, потому что узы брака, так элегантно расписанные в твоем письме, еще не расторгнуты, я еще имею право звать тебя, а ты должна приходить, хотя и не хочешь. Но не беспокойся, не делай испуганное лицо.

– Я не чувствую страха. Тебе отдали письмо в неудачный момент, правда? Ты возвратился из шумного веселья. Игры, выпивка… возможно в объятиях какой-нибудь развратницы…

– О чем ты говоришь? – в порыве гнева возразил Хуан.

– Только так будет понятна твоя манера входить сюда так. Я знаю, что я твоя жена, и еще не расторгнуты узы брака; но даже эта связь не дает тебе право приближаться ко мне так. Я имею несчастье быть твоей женой, но ты не можешь разговаривать со мной так, как с какой-нибудь…

Моника де Мольнар встала, подняла голову, убирая вуаль, открывая красивое лицо янтарного цвета; такое достойное, горестно спокойное, что Хуан отступил, сдерживая порыв разочарования от письма, которое распаляло его, чья холодная любезность обжигала худшим оскорблений. Словно из другого мира до них доходила музыка органа, шепот молитвы, литургический запах ладана. И глаза Хуана засверкали, разжигаемые пламенем алкоголя, и он словно обезумел:

– Я ненавижу лицемерную вежливость. Ненавижу ненужные объяснения. Ты написала, чтобы подчеркнуть то, что не нужно говорить два раза, что подтолкнуло твое поведение на нашей встрече. Тебе было страшно, что я этого не понял, да?

– Я ничего не боюсь. Меня больно так резко говорить с тобой, когда ты великодушно никому не желал зла. Я думала, сумасшедшая, наивная, что ты был искренним, когда сказал, что уедешь навсегда, что не хочешь встречаться с братом и проливать его кровь, уедешь, сделав невозможной битву, которая внушает мне ужас.

– Ужас за него, страх за него. Ты думаешь, как бы ему помочь и защитить. Так вот, я не уеду из Мартиники, не уеду из Сен-Пьера. Я останусь здесь, с таким же правом, как у него. Буду бороться, как борются те, кто родился в черной пропасти, пока не поднимусь над всеми. Это не земля голубой крови, не земли князей, это земли искателей приключений. Еще торжествует на них закон сильного.

– Чего ты добиваешься?

– Только одного: показать, что я сильнее, не буду жить милостью твоих улыбок и благодарности, возьму или оставлю то, что хочу взять или оставить. Прямо сейчас я мог бы забрать тебя против воли на корабль, который рядом; что снова мог бы затащить тебя на Люцифер, как трофей вандала, сражаясь руками, а теперь не имел бы жалости к твоей боли и лихорадке. Ты бы стала моей насильно, подчиняясь, как рабыня.

– Ты хочешь сказать, что…?

– Я уважал тебя, как идиот! Теперь будет иначе! Но я этого не сделаю. А знаешь, почему? Потому что ты не волнуешь меня, не интересна, потому что есть сотни женщин в порту, которые ждут Хуана Дьявола…

– Сотни женщин! Вот и иди к ним!

– Я мог бы взять тебя, хотя ты не хочешь.

– Сначала ты убьешь меня! Попробуй, подойди, тронь хоть палец, соверши эту низость прямо здесь, в дверях божьего дома.

– Это было бы просто. Я мог бы сделать, пусть эти башни хоть рухнут. Но как я сказал. Я не хочу этого делать. От тебя не хочу ничего.

– Почему тогда пришел меня мучить? Чего хочешь? Чего ждешь? Что плохого я сделала?

– А откуда мне знать, что ты не виновна в том, что мне сделали? Жертва или сообщница, я не знаю, кто ты, и не хочу знать. Я пришел сказать, что не пытайся справиться со мной снова, я не буду больше игрушкой, я останусь бороться, сражаться против судьбы, которая узурпировала меня с рождения, отобрала один за одним все дары, которые получил он. Скажи ему, чтобы был внимателен, защищался, чтобы приготовился, потому что Хуан без имени объявляет ему войну.

– Но почему? Почему?

– Потому что ты любишь его! Не говори, что не любишь его, дабы моя ненависть его не коснулась…

– Ты ненавидишь его из-за этого?

– Я ненавижу его с тех пор, как помню себя! Только одно скажу: не выходи из монастыря, чтобы я не увидел тебя рядом с ним. В последний раз мы говорим. В таком случае, безусловно, что ты будешь выполнять свое слово, при условии, что брак будет расторгнут, такой нежеланный для тебя, но ты не будешь насмехаться надо мной. Возвращайся в монастырь, Святая Моника. Такой дикарь, как я, не держит тебя силой.

– А если я захочу с тобой поехать?

Моника вздрогнула, испугавшись своей смелости. Она взволнованно ждала, но Хуан отступил, вместо того, чтобы выйти вперед.

– Вижу, ты способна на все. У тебя есть та же отвага, что была у христиан, которые шли в логово зверя. Не надо так. Если однажды ты захочешь прийти ко мне, то это должно быть не под давлением угрозы, как сейчас. Если так, то это не волнует меня.

Он резко повернулся, бросился бежать по улице, словно пожалел о том, что сказал больше, чем нужно, веря, что обнажил до самой глубины истерзанную душу. Возможно, он отошел, ожидая слова, жеста, что она произнесет его имя по-другому. Но голос не последовал, и Хуан потерялся на улочках пристани.

Два запыхавшихся прекрасных коня, покрытых пеной и потом, везли экипаж Д`Отремон к вершине ущелья. Преодолевая последнее препятствие, карета следовала легким ходом вниз по склону, спускаясь через лес кофейных плантаций, полей какао, риса, пряностей, проезжая перед группой работников, чтобы выйти наконец на ухоженную дорогу, которая вела прямо во дворец, особняк из камня и мрамора, дворец маленького королевства среди садов, и это заставило воскликнуть Софию Д`Отремон:

– Кампо Реаль! Думала, мы никогда уже сюда не вернемся.

– Ну так мы уже здесь. Ну вы и я по крайней мере; Ренато все еще в облаках.

Усмехаясь, Айме взглянула украдкой на бледный профиль Ренато, его взгляд был отсутствующим. Сидя между дам, неподвижный и тихий уже несколько часов, он, казалось, не смотрел на родную долину, красивую, как никогда в полумраке сумерек. Перед хозяевами, обязанные сидеть рядом, Ана и Янина казались настоящими куклами: одна бронзовой, другая медной.

– Посланник, которого мы предупредили, прибудет вовремя? – спросила София.