Хуан Дьявол

Мать-настоятельница попрощалась и мягкими неслышными шагами удалилась, оставив Монику и Ренато, которые стояли в тишине некоторое время, пока холодный голос Моники не спросил:

– Говори же. Ты хотел поговорить со мной.

– Хотел, правда. И если бы мы были в стенах моей библиотеки, сколько я сказал бы тебе, Моника. Есть доводы, которым нечего возразить, бессмысленно каждое слово, потому что они всего лишь бледное отражение чувств. – Дрожащий Ренато приблизился, но Моника отступила и отвела взгляд от откровенного и лихорадочного блеска его глаз. – Если бы я мог свободно рассказать тебе о своих чувствах.

– Есть чувства, которые не имеют права существовать, Ренато.

– Я знаю, что за ошибки, которые совершил, я заплатил счастьем, и не стремлюсь быть счастливым. Я отказываюсь от него; но мне нужно что-то, чтобы жить и дышать.

– У тебя есть жена, она родит тебе сына, и еще многих, Ренато. Сотни, тысячи существ зависят от тебя. Твое положение и богатство дают тебе право быть королем, но и иметь обязанности. Многое может заполнить твою жизнь и забыть о той в монастыре, женщине, которую ты захотел полюбить слишком поздно.

– Моника, вижу твои причины, они взвешены и соразмерны; но оставь мне луч света, луч надежды. Не заключай себя в монастыре! Не возводи другую стену! Единственное, о чем я прошу. Когда расторгнут союз, связывающий тебя с Хуаном Дьяволом.

Моника вздрогнула, словно имя причиняло боль, словно один только его намек тронул за живое; но она взяла себя в руки и сжала губы. Только подняла голубые глаза и остановила их на Ренато, взгляд ее сверкнул стальным блеском:

– Почему бы тебе на оставить все это?

– К сожалению, я не могу. Позволь мне закончить. Когда расторгнут твой брак с Хуаном, ты будешь свободной и властной в своих действиях. Сможешь жить в мире при свете солнца. И есть тысячи вещей, которые могут заполнить твою жизнь, пока ты надеешься.

– На что надеюсь?

– Не знаю. На чудо, которым своей милостью одарит нас Бог, когда падут мои цепи, которые я заслужил носить. Знаю, ты не скажешь ни слова, не обвинишь ее ни в чем. Ты настолько благородна, насколько она мелочна. Ты знаешь, что она предала мое сердце, обманула, уничтожила мои мечты, была со мной эгоистичной и жестокой, думая о себе. Не могу сказать, что она предала меня как жена; но тем не менее, я привязан к ней, и из-за нее мне не хватает света твоих глаз.

Долгое время Ренато Д`Отремон стоял неподвижно, опустив голову, отодвинувшись от нее, а Моника, стоя посреди комнаты, спрашивала с ужасом свое сердце: почему эти слова любви звучат холодно и пусто; почему человек, которого она однажды полюбила, говорил эти фразы, которые она мечтала услышать раньше, и которые теперь ничего не вызывают в ней. Почему боль, которая казалась потухшей, поднялась в ее душе ответом в виде образа другого человека; и тогда в ней поднялась волна жалости к человеку, страдающему по ней.

– Я ужасно страдаю, Моника! Почему ты не говоришь, что тоже безутешно страдала по мне? Почему моя боль, которая теперь является местью, не доставляет тебе удовольствие?

– Я была бы глупой и жестокой.

– Ты была бы жестокой, но надеялась бы утолить обиду.

– Я не держу на тебя обиды.

– Не это! – сетовал Ренато в бесконечной скорби. – Так мертва теперь любовь ко мне?

– Да, Ренато, мертва… так непростительно мертва. Но почему ты хочешь, чтобы было иначе?

– Потому что я не святой, Моника! Потому что я человек, который любит и страдает, и было бы утешением думать, что, страдая с тобой, задевая раны друг друга, печалясь моей печалью, пока я терзаюсь часами тишины, произнося твое имя, а ты взываешь к моему, пока твои губы произносят молитву. Потому что из-за слепого эгоизма в любви было бы утешением знать, что мы умираем вместе. Понимаешь? Я не прошу, ни требую от тебя ничего. Только это, если оно есть в душе. Скажи, что ты страдаешь, плачешь из-за меня, и я клянусь, что я сотру твои слезы поцелуями. Утешь меня, Моника!

– Я не могу, Ренато, не могу!

– Простите, если помешала, – извинилась мать-настоятельница, неожиданно прерывая. – Мои попытки убедить посетителя были бесполезны. Этот сеньор имеет законные права, и…

– Хуан! – воскликнула Моника почти задохнувшись.

– Хуан! – повторил Ренато гневно и удивленно.

Действительно, Хуан показался за белыми одеждами настоятельницы. Никогда еще он не был так суров, надменен, а взгляд сумрачных глаз не исполнен такого сарказма. Никогда еще не был так высокомерен горький изгиб рта. Ренато шагнул к нему, побледнев от гнева, а Моника задрожала, чувствуя, что ей не хватает сил, что она вот-вот упадет в обморок, пока монахиня с пониманием и благочестием поспешила к ней, чтобы поддержать. Вся сила, что в ней осталась, была во взгляде, пронзая им Хуана, словно испивая его образ. Как же она желала в течение всех прошедших часов, увидеть его снова, быть рядом! Какое печальное утешение созерцать его, пусть даже из его уст выходят желчные слова!

– Думаю, пришел вовремя… по крайней мере для себя. Полагаю, для вас мой визит оказался сверх неприятным, но что же нам делать? Ты закончила совещание с кабальеро Д`Отремон, Моника? Можешь уделить минуту, чтобы выслушать человека, которому у подножья алтаря ты поклялась следовать и уважать? Выслушаешь меня? Это не будет слишком большой жертвой? Не будет требовать чрезмерных усилий?

– Я думала, все уже сказано. – ответила Моника слабым голосом.

– По правде говоря, ты права. Я пришел по одному вопросу, но ответ почти пришел вместе с присутствием Ренато. Но в любом случае, я хочу его задать.

– Присутствие Ренато ничего не значит, – живо отвергла Моника. – Ты слишком плохо это истолковал.

– Черт побери, как сурово для него! – проговорил Хуан с откровенной иронией. – Впрочем, я не истолковывал. Слишком хорошо знаю, на что рассчитывать. Я не заставляю, я признаю твою прямоту и твердость. Ты не сдаешься. Можно или нельзя сделать так, чтобы нас оставили наедине?

– Ты не подойдешь к Монике! – решительно отказал Ренато. – Если хочешь говорить, делай это в моем присутствии!

– Я мог бы это сделать, но хотелось бы знать, какой религиозный и гражданский кодекс дает тебе право вмешиваться между теми, кого Бог соединил, согласно вам. Бог и люди, мог бы добавить я. Помню, я подписывал бумаги перед нотариусом, и ты подписал, как свидетель события, это было отмечено в законных документах, с которых я приказал снять копию. Разве я нарушаю что-то, когда хочу поговорить с женой.

– Ты мерзавец! – пришел в ярость Ренато. – Проклятый…!

– Ради Бога! – воскликнула испуганная Моника.

– Не пугайся, Моника, – насмешливо посоветовал Хуан. – Ничего не случится. По крайней мере здесь. Это одно из мест, которое вы уважаете; такие благопристойные, благородного происхождения, имеющие важные фамилии, знающие прекрасно, что комната для посещений не для споров подобного рода. Также я не думал, что подхожу под все типы посетителей. Я не виню тебя, Моника, но думал встретить тебя в более уединенной обстановке.

Ренато поджал губы, с усилием сдерживаясь; он нервно повернул голову туда, где надеялся увидеть настоятельницу, но та уже исчезла за боковыми занавесками дверей, и дал волю сбежать злобе, которая душила его: