Художник моего тела

Индустриальный тон склада перетекал в его жилую обитель с грубым кирпичом, открытым металлом и нелепыми украшениями.

Единственное, что освещало пространство, была задняя стена, где две двери оставались закрытыми, окаймленные граффити, которые, я не сомневалась, сделал Гилберт.

На нем была его подпись.

Яркая смесь красного и зеленого, пурпурного и синего. Тропический лес с пальмами, геликониями и летающими в ветвях попугаями.

— Ух ты. — Я остановилась, заметив, где краска из баллончика немного потекла, чтобы создать иллюзию влажной сырости, где он размазал цвет, чтобы придать крыльям попугая глубину и полет. — Ты всегда был великолепен с баллончиком краски.

Гил показывал мне некоторые из своих работ, когда мы были моложе, с гордостью рассказывая о своих увлечениях после наступления темноты. Он почти поцеловал меня, прижимая к одной из них. Я чуть было не предложила ему свою девственность, и все потому, что не могла вынести такого благоговения и такой любви к нему и не претендовать на каждый дюйм его тела.

Он пробормотал что-то себе под нос, что-то дерзкое и резкое.

Я была рада, что не услышала его, когда он медленно подошел к дивану из искусственной кожи с дырками в подушках и лег. Его глаза закрылись, на лбу появились глубокие морщины.

Мое сердце невыносимо сжалось, когда я призрачно двинулась вперед.

— Что я могу сделать для тебя?

Его губы сжались, когда я остановилась рядом с ним. Решительно закрыв глаза, он пробормотал:

— Иди домой, Олин. Я в порядке.

Присев на корточки, я положила руку ему на голову, мои пальцы скользнули по его волосам.

— Пожалуйста... не прогоняй меня.

Гил превратился в камень. Его зубы впились в нижнюю губу. Все его тело вибрировало, как будто он сломался под моим прикосновением. Гигантская трещина в груди. Землетрясение в его душе. Диван заскрипел, когда он отдернул голову, пытаясь освободиться от моего прикосновения.

Я опустила руку, кончики пальцев взывали о большем.

— Просто лежи. Я позабочусь о тебе. — Фраза, которую я произнесла раньше. Гил знал, что я имею в виду. Что бы ни случилось между нами, я всегда буду заботиться о нем.

Гил не произнес ни слова, пока я двигалась по маленькой гостиной на кухню. Открыв деревянные шкафы, я поискала стакан. Вместо этого нашла самое необходимое. Всего по паре предметов, в основном сколотых и потертых, пара пластиковых стаканчиков и мисок, подходящих только для детей. Пятна высохшей краски украшали их, сигнализируя, что они использовались не как посуда, а как средство удержания пигмента.

Вздохнув, схватила наименее треснувший стакан и наполнила его водой. Отнеся Гилу, поставила его на низкий кофейный столик, отодвинув в сторону незаконченный набросок синего кита.

— Где ты держишь свои болеутоляющие, Гил?

На этот раз никаких возражений или сердитых команд. Его горло сжалось, когда он сглотнул.

— Аптечка. В ванной.

Я не спрашивала разрешения войти в более личную часть его дома рядом с кухней. Мне не нужно было гадать, почему за зеркалом над раковиной было спрятано множество коробок с различными обезболивающими.

Я сомневалась, что привычка иметь такие наркотики рядом прекратится в ближайшее время, особенно учитывая, что он позволял этому ублюдку причинять себе боль.

Он ничего не делал, чтобы защищать жизненно важные органы. Ничего, что могло бы предотвратить повреждение.

У него могло быть внутреннее кровотечение от удара в живот или сотрясение мозга от нокаута.

Он должен обратиться к врачу.

Но не сделает этого.

У Гила не было теплых отношений с врачами, благодаря его прошлому. Он сказал, что не хочет, чтобы его отца арестовали за то, что он с ним сделал, но я знала, что он не хочет, чтобы его забрали у меня и отдали в приемную семью.

Я тоже этого не хотела, но не проходило и дня, чтобы я не умоляла его рассказать кому-нибудь, рассказать, в какой адской дыре он живет, чтобы его больше не использовали в качестве боксерской груши.

Схватив коробку, я тяжело вздохнула. Гил не справился бы с большинством дней в школе, не выпив пару таблеток. Не важно, какие у него травмы, он всегда позволял мне ухаживать за ним — даже если они были намного выше моих базовых навыков.

У меня был ужасный случай дежа вю.

Развернувшись, чтобы уйти, я нахмурилась, когда в нос мне ударил запах синтетической клубники. Сладкий запах не сочетался с мужественной обнаженностью ванной комнаты с серым линолеумом и белыми кафельными стенами.

Заглянув в душ, я осмотрела бутылки на стеклянной полке. Ничего — только кусок кремового мыла.

Никаких признаков клубники.

Снова принюхиваясь к воздуху, ничто сладкое не дразнило меня.

Не желая подглядывать, я вернулась в гостиную и обнаружила Гила, сидящего прямо с телефоном в руках. Затылок его напрягся. Под серой футболкой виднелись мускулы спины.

С душераздирающим стоном он провел рукой по волосам, швырнул телефон на пол и покачнулся над ранами в животе. Он дрожал так, словно хотел разнести в клочья каждый предмет мебели, и в то же время едва не рухнул на колени.

Мое сердце снова споткнулось, упав на невидимое препятствие, разрушив мое будущее, потому что я все еще была влюблена в мужчину, который казался полностью разрушенным.

Самыми легкими шагами я подошла ближе и села рядом с ним. Моя рука мягко опустилась на его бедро.

Гил откинулся назад, его голова взлетела вверх, глаза распахнулись. На секунду я испугалась, что он ударит меня. Я приготовилась к чему-то ужасному.

Но он сдержал себя, его глаза кровоточили болью. Его голос дрожал от ярости и замешательства.

— У меня кончаются силы, О. — Гил склонил голову. Его тяжелая ладонь легла на мою и сжала.

Так же быстро, как он коснулся меня, убрал мою руку со своего бедра и положил ее на мою с твердым отказом. Он вздрогнул, медленно отодвигаясь от меня со слабым, полным агонии шипением.

— Ты не можешь быть здесь.

Я не спрашивала, почему. Я не предлагала стать его силой. Наша дружба работала не так. Я просто предложила ему убежище. Никаких вопросов. Никаких требований. Потому что еще в детстве я поняла, что Гилу не нужно, чтобы кто-то указывал ему, что делать. Ему просто нужен был кто-то, кто заботился бы о нем.

— Что бы ни случилось, я забочусь о тебе. Я останусь, пока тебе не станет не так больно.

Гил застонал от боли, слишком измученный, чтобы ответить.

Открыв болеутоляющие таблетки, я достала три для него и две для себя. Моя голова болела от того, что меня использовали как оружие против этого безумца.

— Вот. — Его взгляд проследил за моей поднятой ладонью. — Мы больше не дети. Мне не нужно, чтобы ты играла роль няньки.

Я не ответила, потянулась за стаканом, который наполнила для него, и сделала глоток, чтобы проглотить свое собственное обезболивающее.