Художник моего тела

Было неловко, как мое тело реагировало на еду.

Я уже привык к гложущей пустоте в животе, за которой следовали чрезмерные набивки лица раз в день.

Я поел несколько часов назад. Я привык не есть до завтра, но то, что сотворила Олин, было волшебством пушистого кленового сиропа, и я сглотнул, когда она поставила передо мной тарелку с двумя круглыми дисками, покрытыми сахарной пудрой и капающими сиропом.

Ее глаза задержались на мне, когда она подтолкнула нож и вилку в мою сторону.

Я изо всех сил старался не схватить их, как бешеное животное.

Все, что я хотел сделать, это съесть еду, которую она приготовила для меня. Первая еда, которую кто-либо когда-либо готовил для меня. Но я заставил себя держать руки на коленях, натянуто улыбаться и игнорировать тарелку. Изо всех сил старался быть похожим на других мальчиков, беспечным и ленивым, как будто быть накормленным девушкой, которую хотел больше всех, не было большой проблемой.

Это чертовски большое дело.

— Ты как лист. — Я поднял глаза, проклиная длинные волосы, прилипшие к ресницам. — Когда ты двигаешься, ты похожа на лист, подхваченный ветром.

У нее перехватило дыхание.

Наши взгляды встретились и застыли. Что-то бесконечно болезненное ударило меня в грудь. Эмоция, которая обошла подростковый флирт и перешла прямо в вечное притязание.

Я попытался избавиться от внезапной неловкости.

— Я просто имел в виду, что смотреть, как ты готовишь, было самым ярким моментом моего дня. Ты такая красивая.

Она просияла; красивый румянец, который всегда появлялся вокруг меня, сделал ее щеки розовыми.

— Тебе нравится смотреть на меня?

Я мрачно рассмеялся.

— Ты же знаешь, что да.

Я рассказывал ей об этом. К тому же она не раз ловила меня на том, что я таращусь на нее. Мое восхищение ею было очевидным.

Ее ресницы затрепетали.

— Почему тебе нравится наблюдать за мной?

Настала моя очередь краснеть.

— Э-э, без причины.

— Без причины? — Олин очаровательно надула губы. — Да ладно, должна же быть какая-то причина. — Ее губы приподнялись, а глаза сверкнули. — Как насчет того, чтобы я была первой?

Мои мышцы сжались.

— Т-ты смотришь на меня?

Черт, что она видела? Насколько я был плох?

Она прикусила нижнюю губу и кивнула.

— Все время. Я не могу перестать смотреть на тебя.

Страх пополз у меня по спине.

— Если ты следила за мной, почему ты все еще здесь? Почему ты до сих пор не убежала с криком?

Ее лицо вытянулось.

— Ты ведешь себя так, как будто я не захочу быть твоим другом, чем больше узнаю тебя.

— Так и будет.

Она тихо вздохнула.

— Знаешь, ты ошибаешься. Этого никогда не случится.

Я уставился в свою тарелку, не в силах выдержать ее взгляд. Не осмеливаюсь позволить себе быстрый всплеск надежды в моем сердце. Могла ли она чувствовать десятую часть того, что и я? Смогу ли удержать ее, кем бы я ни был?

Еще больше теста зашипело на сковороде, когда Олин пробормотала:

— Я вижу больше, чем ты думаешь. Мне нравится наблюдать за вами, Гилберт Кларк, потому что все, что вы делаете, оценивается, обдумывается и завершается с предельной самоотдачей. Вы не тратите энергию на вещи, которые не важны. Ты точен и сосредоточен больше, чем кто-либо из моих знакомых. И, если честно, ты немного пугаешь своей сосредоточенностью, когда думаешь об этом.

— Я пугаю тебя? — Мое сердце больше не питало надежды, но болело.

— Больше нет. Не теперь, когда я тебя знаю. — Олин многозначительно посмотрела на меня. — Чем больше узнаю тебя, тем больше ты мне нравишься, так что можешь привыкнуть к тому, что я рядом.

— Мне нравится, когда ты рядом. — Я замер.

Дерьмо.

Она улыбнулась.

— Я рада.

Наши глаза снова встретились, и под моей одеждой побежали мурашки. Я хотел пойти к ней. Чтобы спросить, достаточно ли ей нравлюсь, чтобы поцеловать меня. Но я жил со шлюхами. Большую часть времени поцелуи дарились неохотно. И я никогда, никогда не возьму у Олин то, чего она не хотела, чтобы я брал.

Олин первой отвела взгляд, ее голос слегка дрожал.

— В любом случае, налегай. — Она перевернула блин, ловко положив его в центр сковороды. Умение, которое говорило, что она готовила гораздо больше, чем другие дети, по необходимости, а не из-за хобби. — Ешь, пока горячее.

— Я подожду тебя.

— Не надо. — Ее взгляд снова встретился с моим, на этот раз не с обнаженной уязвимостью, а с беспокойством и слишком большим знанием. Она знала, что значит для меня еда. Она знала обо мне больше, чем я ей сказал, потому что именно такой она была, чуткой и умной, собирающей кусочки вместе, чтобы составить целое.

Я неловко поерзал на стуле, желая быть лучше для нее.

— Пожалуйста, Гил... Ешь. Я знаю... Я знаю, что ты редко ешь.

От сладкого запаха меня вдруг затошнило.

— Я не голоден. — Я не знал, почему гордость подняла свою уродливую голову. Почему это сделало меня таким вспыльчивым.

Это заставило меня осознать, как мало я могу ей предложить. Может быть, в конце концов, ее дружба была благотворительностью? Она так и делает. Она была бы достаточно мила, чтобы потусоваться со мной, если бы думала, что мне одиноко.

Чушь. Ты ей нравишься, Кларк. Ты просто должен собраться с духом и принять это, вместо того, чтобы искать способы саботировать это.

Перевернув блин в последний раз, она выключила прибор, затем выбрала тарелку для себя. Ее движения были плавными и танцевально-чувственными, но ее лицо было омрачено беспокойством.

Прихватив свою закуску, чтобы сесть рядом со мной за барной стойкой, она разрезала пышный кругляш и положила на язык.

Она немного пожевала, прежде чем повернуться ко мне лицом.

Мне хотелось бежать. Я хотел сказать ей, что она меня не знает, хотя, очевидно, знала. Мне нужно было, чтобы жалость в ее глазах исчезла.

Сахарная пудра посыпала ее нижнюю губу, когда она нерешительно протянула руку и положила ее мне на бедро.

Я напрягся.

Моя кровь закипела.

Мое тело напряглось.

Я зажмурился и подавил рваный стон.

Она долго молчала. Момент, когда я изо всех сил старался не схватить ее. Момент, когда жил в фантазии о том, как несу ее наверх, нахожу ближайшую кровать и узнаю, какой сладкий у нее язык после вкусных блинов.