Художник смерти

Собака невнятной породы и светло-жёлтого окраса выскочила из-за кустов шиповника и залаяла на пришельца. Лазарь Николаевич вздрогнул от неожиданности. Животное было так агрессивно… Оно словно едва сдерживалось, чтобы не наброситься на него. Как будто не хотело пускать. Впрочем, профессор сразу пришёл в себя. Слабыми нервами он не отличался. Да и трусом не был. Всё-таки и в армии служил, и пару локальных войн прошёл в молодости.

— А ну, цыц! — прикрикнул на собаку смотритель. — Пшла отсюдова!

Псина гавкнула ещё пару раз и, опустив голову, нехотя поплелась прочь, но перед тем как исчезнуть, обернулась и ощерилась на профессора. Это произвело на Лазаря Николаевича неприятное впечатление, но он постарался собраться. Не хватало ещё, чтобы какая-то собака выбила его из колеи. Это не удалось сделать даже учёным коллегам, объявлявшим его в своё время безумцем и опасным мечтателем.

Лазарь Николаевич молча присел рядом со смотрителем и протянул ему заранее приготовленную купюру, весьма крупную. Тот взял деньги, осмотрел с обеих сторон, почтительно сложил вчетверо и спрятал за пазуху. Потом вынул изо рта папиросу и, пожевав губами, спросил:

— Что надо сделать, уважаемый? Всё оформим по высшему разряду.

Переговоры заняли меньше получаса. Смотритель обещал доставить гробы через день: ему нужно было время, чтобы нанять пару надежных человек, которые не станут болтать. Кладбища с некоторых пор находились под относительным контролем муниципалов: покойники иногда пробуждались и начинали «шалить». Правда, редко. Лазарь Николаевич обещал каждому участнику операции награду, а сторожу сверх того ещё процент. На том и расстались.

На обратной дороге профессор заехал в «Кристальный дворец» пообедать. Некогда шикарный ресторан превратился в подобие общепита, но кормили всё ещё вкусно. С трудом отыскав свободное место (не столик, нет), Лазарь Николаевич не торопясь поел, стараясь думать о блюдах. Требовалось немного разгрузить мозги перед ответственным шагом. Сосредоточенность понадобится позже.

Домой Лазарь Николаевич вернулся лишь к половине четвёртого. Раздевшись, прежде всего, наведался в лабораторию — проверить, как себя чувствует гомункул.

К удивлению профессора, тот не только оказался жив — осмотр показал, что признаков сепсиса не наблюдалось, шрамы у подопытного затянулись, и даже рубцов почти не осталось. Правда, шерсть на тех частях тела, которые учёный позаимствовал у купленной в зоологическом саду берберийской обезьяны — Macaca sylvanus — выпадала клочьями, обнажая бледную пористую кожу, покрытую странной багровой сыпью.

Заинтересованный этим явлением, Лазарь Николаевич утвердился в решении оставить гомункула живым для дальнейшего наблюдения.

Во время осмотра ему показалось, что взгляд существа стал более осмысленным. Обездвиженное специальной инъекцией, но не усыплённое, оно следило за профессором внимательно и с явным интересом.

И всё же гомункул был обречён. Возможно, багровая сыпь свидетельствовала о начавшемся отторжении. Правда, казалось странным, что зажили шрамы и температура существа не повысилась. Но это могло стать следствием действия препаратов, которые применял во время оживления Лазарь Николаевич.

Профессор включил ноутбук и открыл файл, в котором вёл записи об экспериментах. Поставив на странице дату, он сделал пространную запись, описывающую проведённый опыт и изменения в состоянии подопытного. После этого он занялся необходимыми приготовлениями к процедуре трансформации, запланированной на вечер.

В начале шестого Лазарь Николаевич отправился в постель, чтобы набраться сил перед предстоящим опытом.

Глава 37

Боль была невыносимой. Препарат заполнял вены, быстро разносясь по мышцам и органам. Всё тело горело. Лазарь Николаевич не мог полностью представить процессы, происходившие в его организме — для этого ему попросту не хватало знаний. Но он чувствовал, что меняется сама его биологическая сущность — будто кто-то перемешивает его тело, начиная с самой крошечной клеточки.

Профессор корчился и кричал, не помня себя. Временами сознание покидало его, и он проваливался в липкую темноту, из которой к нему тянулись мокрые щупальца, оплетавшие руки и ноги. Эти галлюцинации казались совершенно реальными, и всё же, когда Лазарь Николаевич выныривал из бездны, то понимал, что никаких потусторонних тварей не могло быть в этой комнате, наполненной жужжанием, щелканьем и воем приборов.

Учёный не знал, сколько времени длилась трансформация. В какой-то момент он почувствовал, как боль отступает — медленно, нехотя, как враг, неожиданно встретивший слишком сильное сопротивление и всё ещё не желающий до конца поверить в собственное поражение.

Мышцы расслабились, дыхание выровнялось, и Лазарь Николаевич ощутил накатывающую сонливость. Его тянуло в чёрную бездну — туда, где кишели невидимые твари с влажными холодными щупальцами.

Профессор хотел сопротивляться, но организм совершенно ослабел. Перенесённые муки оказались чрезмерны, и тело нуждалось в отдыхе. Веки закрылись против воли Лазаря Николаевича, и он отключился.

Откуда-то донеслось невнятное бормотание. В нём улавливался определённый ритм, присущий осмысленной речи, но распознать слова или даже отдельные звуки было невозможно…

* * *

Очнувшись, Лазарь Николаевич некоторое время лежал, почти не шевелясь. Он остался жив, и это радовало. Обрёл ли он способность воскрешать? Это нельзя будет выяснить, пока через несколько дней не наступит срок. Но Лазарь Николаевич знал, что не станет испытывать себя на животных — как гомункула.

Он попытался сесть, и ему это удалось. Тело болело, но терпимо. Только во рту пересохло, и глаза слезились.

Лазарь Николаевич слез на пол и постоял, прислушиваясь к ощущениям. Кажется, он вполне мог двигаться. Главное — не делать резких движений.

Надо добраться до постели.

Профессор взглянул в ту сторону, где стояла клетка. Неужели и гомункулу пришлось так же плохо? Хотя, наверное, даже хуже…

Существо следило за Лазарем Николаевичем из темноты. Его желтоватые глаза блестели: свет от ламп отражался в зрачках. Оно сидело тихо и неподвижно, словно чучело. Может, сдохло?

Профессор прихватил одну из ламп и подошёл к клетке. Гомункул выглядел лучше, чем утром: его рубцы исчезли, кожа стала гладкой. Волосяной покров исчез полностью: шерсть клочьями валялась на полу. Лазарю Николаевичу показалось, что пропорции тела существа изменились. Они стали гармоничнее, хотя всё ещё были далеки от человеческих.