Художники
Шрифт:
– Отвянь от меня, сумасшедшая.
– Ну же, скажи!
– Отвянь, я сказал!
Меня, если честно, удивило, что он не удивлялся метро. Директор, видимо, внял мои просьбам, быстро, поэтому в Москве мы оказались прям в толчее прохожих. Персонаж на это реагировал как собака на телевизор. Такое ощущение, что у них таких переходов пруд пруди. А я в своем мире ничего такого не придумывала.
Впрочем, я и сама о придуманном мире не очень-то много знала.
К нам заглянула мама.
– Уже проснулись? – она улыбнулась так, что ни один человек не заметил бы подвох. Я
– Так, чтобы никакого шуму, пока мы с твоим папой дома. Ты заходила в аптеку?
– Он вроде не болеет.
Мама протянула мне презервативы.
– Мам! – у меня вылезли на лоб глаза.
– Чтоб ты мне в подоле принесла? Щас, будешь сама его воспитывать.
– Да мы ничего такого!
– Уж мне не говори, чем там молодежь не интересуется, – сдвинула брови она. – Если будет приставать, надевай. А папа с ним потом разберется.
Я зашла в комнату немного потерянная, отчего забыла вовремя спрятать пачку.
– Презеры что ли? – я мгновенно отвела руку за спину. – Думала она, что я тебя в первую же ночь укушу?
Он не выглядел обескураженным. Только хмурым, наверное потому, что башка у него до сих пор ныла.
– Ты бы этого не сделал, – убежденно сказала я, но положила пачку на видное место. Кстати… он знает о предохранении? Это я в своем мире не продумывала.
– Еще посмотрим, – он мрачно воззрился на меня. – Хватит вести себя как зазнайка. Ты не знаешь, что я сделаю в следующую минуту.
– Но я тебя знаю, – я уселась напротив него, он неохотно сел прямо и скрестил руки. Я вытянула губы. Так… – У тебя не было родителей.
Он скептически поднял брови.
– Отец умер в тридцатилетней войне, а мама не дожила до твоего восьмилетия.
Он неприятно нахмурился.
– У тебя не было сестер и братьев. Еще ты любишь суши. Учился на боцмана, но в первый же месяц был схвачен разбойниками и провел у них несколько лет. Потом год скрывался от полиции. Ну, – торжественно улыбнулась я, – что из этого правильно?
– Про родителей.
Я заткнулась.
Он встал, обошел меня и начал ходить по комнате. Кажется, подходил к окну, осматривался. Я повернулась, когда он, морща нос, смотрел на кучу старых флаконов и лаков, которые у меня с мамой просто руки не доходят выбросить.
– Я хочу извиниться.
– За что?
– Ну, то что я так резко. Информацию надо выдавать дозированно.
Он, сморщившись, потрогал на шее кулон.
– Ну, вот я знаю, откуда кулон. Королевский.
– Ты говорила, царя.
– А разницы нет. Его надо притащить в башню Святых Отцов до конца седьмого месяца, полуночи.
Парень напрягся.
– Для чего?
– Это я еще не придумала.
Он вдруг резко оказался рядом и зажал мне ладонью рот. Его взгляд метал молнии.
Было больно.
– Что там будет? Говори!
– Ме маю! – промычала я. Он сдавил сильнее.
– Говори!
Я пискнула. За дверью послышался шум. Заглянул отец, но в этот момент я уже дышала безразмерной футболкой, в которую одели персонажа перед тем, как он лег спать. Парень с силой прижимал мою голову к груди,
не давая вздохнуть.– Что тут у вас происходит? – понизил голос отец. Но к своему ужасу я приметила, что он не так уж и зол.
– Мы вспомнили разногласия, – сказал парень. – Уже улаживаем.
Я слышала, как папа еще стоял, сопел, а потом закрыл дверь, ничего не сказав.
Я насилу вырвалась. Теперь была ужас растрепанной.
– Говори, что там будет, – тихим скрежещущим голосом прошептал он. – Возомнила себя творцом? Так отвечай.
– Я не знаю. Не придумала.
– Придумывай!
– Кого-то убьют!
– Что?
– Всегда кого-то убивают, – я дышала, перед тем отшатнувшись от него. – Это беспроигрышный ход.
– В чем без проигрыша?
– В искусстве драмы.
Он сдавил себе зубы так, что мне самой стало больно. Я потрогала свою челюсть.
– Ты действительно сумасшедшая. Но раз ты говоришь о том, что творишь, тогда ты затащишь меня обратно.
«Я не знаю как», – хотела я сказать.
– И мне безразлично, как ты это сделаешь.
Он встал, порыскал глазами на комоде и взял пачку презервативов.
Я сделала выдох, а в голову начала приходить мысль, что надо было персонажей по-другому писать.
Когда я была маленькой, я всегда сочиняла истории. Но не запоминала. В моей голове играли жизни, проживали детские беды и радости, а первое творение вылилось на бумагу жуткими повторами и штампами, которые я, к славе своего гения, по большей части забыла. Через много лет я узнала, что это был фанфик. Мешанина из просмотренных мною мультиков, разных сериалов и чуть-чуть прозы Чехова (великого я не любила, но в текстах толк даже тогда понимала). Поняла я, что это фанфик. И устыдилась. И решила, что никогда больше не буду писать.
«Не тут-то было» сопровождало меня даже не с того момента – всю жизнь. Не знаю, что бы отвадило меня, если б я писать не смогла… Произведения состояли из кучи набросков. Все новые и новые записи, которые я надеялась когда-то превратить в печатные книги. Я всегда думала об издании. И никогда не понимала людей, которые пишут в стол или хвастают своими творениями на интернет-ресурсах.
Тогда же появился интернет.
Я поступила на журналистику. Перестала строчить в блокнотах, которые к тому времени превратились в черное месиво буковок и поправок; перенесла что-то из них в компьютер и неожиданно для себя выложила в сеть.
Совсем чуть-чуть. Не самое лучшее.
Но быстрый, первый и единственный комментарий моментально отбил у меня охоту писать. Я почувствовала, что я бездарность.
Комментарий был вовсе не обидный. И от девушки, которая к тому времени посещала курсы. Он был дельный, и был субъективный. Но мне показалось – как головой в прорубь.
«Спасибо», – написала я. – «Я исправлюсь».
И больше писать не садилась.
Даже через некоторое время, когда вместо полноценной критики пришло «Хах, мне понравилось», я не воспрянула духом. Не поверила. Тут человек увидел и разобрал по полочкам, а этот – что ему просто понравилось?