Хутор Гилье. Майса Юнс
Шрифт:
— Нет, больше искать негде, — объявила фру Калнес. Она все еще была в ночной кофте. Вместе с горничной и Овидией они только что передвинули шкаф в коридоре — исчезла одна из шести серебряных вилок. — Ну, как ты это объяснишь, Овидия? Просто странно!
Майса подняла голову, ее насторожило это «странно», но фру больше ничего не сказала.
Она принялась рассматривать расчерченный мелом бархат, из которого шили весеннее пальто для Овидии; к Майсе она обратилась довольно сухо:
— Я думаю, йомфру Юнс, воротник надо сделать, как на рисунке номер три в журнале, а карманы пусть будут скошенные и обшитые
Овидия возилась с ключом:
— Эти ящики никогда не откроешь. Только тот, что с серебром, в нашем доме не запирается… Ну, наконец-то подался!
Вчера, когда Майса шила здесь, в столовой, этот незадвинутый ящик с серебром порядком действовал ей на нервы. Кроме серебра, они хранили в нем и шерсть, и гарус для вышивки по канве, и вязальные спицы. Чего там только не было…
— Просто уму непостижимо! — восклицала фру. — А ведь вчера, когда Фина мыла посуду, все вилки были на месте!
Майса понимала, что метят в ее огород. Казалось, длинная крысиная физиономия Овидии сейчас заглянет к ней в карман. Она старалась держаться так, словно ее все это не касалось, но сама чувствовала, что краснеет и принимает напряженную позу. Если пропавшую вилку не отыщут, что тогда?
— Может быть, она куда-нибудь завалилась и объявится, когда мы о ней забудем, — предположила фру.
Майса поняла и это замечание: если, мол, Майса стащила вилку, лучше ей изловчиться и незаметно вернуть ее назад.
— А Калнесу я ничего не скажу, пока мы не уверимся, что нам ее не найти…
В Майсе все кипело, но она решительно продолжала шить.
— Овидия, а куда девались приклад и пуговицы к пальто? Мы же купили их вчера вместе с материей…
— Разве они не у тебя, мама?
— Постой-ка… Да, я же спрятала их в спальне, на полке в углу, за занавеской… Как вам нравится этот шелк на подкладку, Майса? — спросила фру, вернувшись в комнату. — Говоря откровенно, я думала сначала пустить на подкладку свое старое шелковое платье, но потом мы увидели у Фалкенберга этот шелк — смотрите, совсем как муар, — ну и решили, что раз мы купили такой хороший бархат, не стоит экономить на подкладке и ставить под него какое-нибудь старье.
— Тем более что все так и норовят получше рассмотреть и пощупать подкладку, стоит только повесить пальто на вешалку, — поддержала ее Овидия.
Ну, про вилку, кажется, забыли!..
— Представляете, Майса, как это нам дорого стоило? Ну-ка, Овидия, сколько мы заплатили за все с подкладкой и отделкой? Один только бархат обошелся в шестнадцать далеров, он был уже в остатках и потому со скидкой. А со всем вместе — не меньше восемнадцати далеров, — подсчитывала она.
— Нет, он встанет дороже, — сказала Овидия, делая ударение на слове «встанет» и выразительно глядя на мать.
— Ах да, возьми у меня в кармане счет.
— Двадцать один далер три марки и двенадцать шиллингов… Ну конечно, я спутала, не такая уж большая скидка на бархат.
Майса прекрасно понимала, что другая цена была назначена на тот случай, если расплачиваться станут наличными.
Вернулась из школы Лисси. Ей дали молока и бутербродов, чтобы она могла дождаться обеда, — на стол накроют только в три, когда отец вернется из департамента.
— Ну,
как твои дела? — спросила ее Овидия.Лисси была целиком поглощена бархатным пальто:
— Вот это да! Вот будет красиво! Как мои дела? Ну ясно, получила четверку [16] по немецкому, ты ведь не хотела мне помочь!
— Меня же вчера не было дома…
— Да ну, это ерунда… Ах, какой чудный! — гладила она бархат. — Мама, можно мне сделать из остатков воротник?
— Ну конечно, дитя мое.
— Смотрите, как эта малышка разбирается, что хорошо, что нет, — подмигнула Овидия остальным.
16
В норвежских школах четверка являлась неудовлетворительной отметкой.
— А карманы и манжеты — тоже?
— Разумеется, детка!
— Она уже начинает важничать. Понимает, что красивая, — сказала Овидия, когда сестра вышла пить молоко. — Ни за что не хочет заплетать свои кудри в косы, хоть они ей и мешают. Прекрасно разбирается, что ей к лицу, чертенок!
Лисси уже снова вертелась вокруг бархата, отхлебывая молоко и заедая его бутербродами.
— Знаешь, не стоит рассказывать о бархате отцу: он сейчас же решит, что мы заплатили слишком дорого. А Майса после обеда будет шить в спальне, — напомнила фру, выходя из столовой.
Лисси, напевая, примеряла скроенные части; сначала натянула рукав, потом приложила бархат к лицу, — видно, у нее было что-то на уме.
— Досадно, что дешевый бархат выглядит почти так же красиво, — сказала она.
— По-моему, это даже хорошо, — заметила Майса.
— Ну да, значит, все могут в нем разгуливать. Представляешь, Майса — и вдруг в бархате! — крикнула она Овидии.
— Только бы ты не испачкала бархат жирными пальцами! Смотри, весь извозишь!
— Ты? Почему ты говоришь мне ты? — скорчила гримаску Лисси. — Через полтора года у меня конфирмация, восьмого мне исполнилось тринадцать. Мне уже многие говорят вы. Она тайком вытерла пальцы сзади об юбку.
— Ах, простите, я и забыла, что прошло уже столько времени с тех пор, как фрекен визжала благим матом, когда по субботам ее купали в ванночке!
— Нет, Майса, мне ты не будешь шить, когда я вырасту! В тех домах, где ты шьешь, все говорят, что ты ужасно избалованная и ни с того ни с сего начинаешь дуться.
— Интересно, какой бы вы были, если б вам пришлось так же, как мне, шить по чужим людям, фрекен Лисси!
— Я? Ха-ха-ха! Мой папа — начальник бюро, его сам король назначил, а потом, — она доверительно нагнулась к Майсе, тряхнув русыми кудрями, — почему ты не выходишь замуж, Майса? Ведь ты не такая уж уродина!
— Господи, да кому я нужна, такая бедная?..
— Ну так пусть он будет богатый, понятно? К тебе никто никогда не сватался?
Майса рассмеялась:
— Во всяком случае, никто, за кого бы я пошла…
— Значит, кто-то все-таки сватался. А что он говорил? Он вставал на колени? А, Майса? Ну расскажи!
— Вот об этом фрекен услышит после конфирмации.
— Фу, глупости! — Лисси вскинула голову, и на ее удлиненном, правильном лице появилось значительное выражение. — Не думай, я тоже кое-что понимаю!