Хутор Гилье. Майса Юнс
Шрифт:
Хозяйка внесла кофе и булки, пора завтракать. У всех в доме настроение заметно исправилось.
— А как вы украсите волосы? Ну конечно, миртовый венок! Только не на такую гладкую прическу. Дайте-ка щипцы, мы завьем волосы спереди и чуть-чуть на висках…
У парусного мастера с ног сбились с этой свадьбой, тревогам не было конца, но теперь, когда в доме появилась мадам Эллингсен, которая знала, как все устроить, и действовала с такой решительностью, они почувствовали себя уверенней.
Они шили, угощались и шутили друг с другом до позднего вечера, а затем невесту, всю в папильотках,
— А теперь ложитесь спать да старайтесь поменьше думать о своем штурмане, завтра надо быть красивой, — сказала она на прощание, заторопившись домой.
…В кухню навстречу ей вышла старая Улине.
— Он вернулся, — сказала она тихо…
— Вот хорошо, что ты дома, Эллинг, — приветливо начала мадам Эллингсен, входя в комнату. — Ты поел? Я просила Улине разогреть тебе что-нибудь.
— Я-то? А не все равно? Чего из-за меня волноваться?..
— Понимаешь, мне пришлось пойти к парусному мастеру Есу, у Андрине завтра свадьба, и они просто не знали, что делать с ее платьем. А с ними лучше не ссориться.
— Конечно, конечно. Я никого и не попрекаю… Только все же странно. Ох-хо-хо!
Он целый день пропьянствовал, и теперь его клонило ко сну. Он сидел, запустив пятерню в густой черный чуб и уставившись в стол. Его нахмуренный низкий лоб и насупленные брови предвещали грозу…
Вдруг он уронил обо руки на стол:
— Эх ты, тебе бы только вырваться из клетки, ты и рада-радешенька!
— Может, ты съешь чего-нибудь перед сном? В буфете остался вчерашний суп.
— До чего же любезно ты меня упрашиваешь, ах, до чего любезно, хе-хе! Нет уж, спасибо. А я вот сижу и размышляю кое-над чем, вот что.
— Лучше бы ты поразмыслил о своей работе, Эллинг, — нетерпеливо оборвала его она. — Может, тогда от тебя была бы хоть какая-то польза и мне не пришлось бы врать людям в глаза и смотреть на их недовольные лица, когда тебя нет в мастерской.
— Нет, я вас спрашиваю, за что? — твердил он тупо.
— Ведь это тянется уже со вторника!
— Да, да, ты всегда права… Разве я что говорю? Да мне ли с тобой спорить, ты же ученая, куда мне до тебя… Я только спрашиваю, за что? Никому не запрещается спрашивать… Потому что я и впрямь размышляю. — Он тихонько засмеялся и покачал головой. — А то приходишь домой и…
— Что плохого в том, что я стараюсь хоть немного заработать, Эллинг? Мы ведь кругом в долгу — и у булочника и в лавке, просто срам…
— Так, так, ну ясно, завела свою песню…
Он опустил голову на руки и погрузился в дремоту, а она отошла к печке и принялась пеленать ребенка.
Время от времени Эллинг приподнимал голову…
— Я работал как вол целых три, даже четыре года, чем ты меня можешь попрекнуть?
— Я ничем не стала бы тебя попрекать, Эллинг. Только бы ты вел себя приличней и бросил пить.
— Сама знаешь, я сидел над колодкой, как прикованный, но в конце концов осточертеет вечно сучить дратву, так осточертеет, что впору ее вокруг горла затянуть… Не веришь? А я не раз думал, хе-хе, сложить бы ее вчетверо и покончить со всем. Что бы ты на это сказала? Небось вырвалась бы из клетки да принялась
снова за свое шитье. Ты бы, верно, обрадовалась.— Постыдился бы ты, Эллинг, вон до чего напился! Ты же знал, кого за себя берешь. Я тебе на шею не вешалась! А теперь я только и делаю, что надрываюсь над хозяйством, вожусь тут с тобой и тяну на себе целый воз. Бедная малышка! — вздохнула она, взглянув на кровать в углу. — Счастье, что она ничего не понимает.
— Хм! — Некоторое время он сидел, ворча про себя. — Ты всегда все так обернешь, будто ты самая несчастная, а я с этим и не спорю. — И он медленно покачал головой.
— Слушай, Эллинг, разве я тебя хоть раз ругала, когда ты являлся домой в таком виде?
— Нет уж, чего не было, того не было, ты всегда добрая, пьян я или нет, уж это так!
— Хорошо, что завтра воскресенье, — сказала она примирительно. Она уже сняла платье и стояла возле постели в нижней юбке и ночной кофте. — Ложись-ка спать, Эллинг, не сидеть же всю ночь за столом… Только вот что я скажу — меня ты не трогай, пока пьян.
Он снова навалился на стол, вытянув руки и уронив на них голову:
— А зато я счастливый! Уж такой счастливый!
До чего он отвратителен, когда вот так напьется и размазывает пьяные слезы. Она смотрела на него, и верхняя губа ее вздрагивала:
— Ну, ну, не забудь снять сапоги. Давай уж я помогу тебе.
Мадам Эллингсен иногда брала работу на дом, — то попросят сшить что-нибудь знакомые служанки, то соседки. Но по-настоящему ей некогда было заняться шитьем — день-деньской она крутилась по хозяйству и с ребенком. Ведь ее дело не только поставить кастрюлю на огонь — надо еще придумать, чем бы ее наполнить. Вот и приходилось изворачиваться и одолжаться.
Сейчас она шила платье своей соседке, мадам Валсет, жене такелажного мастера. Но с такого простого бумажного платья не разживешься, больше двух марок или половины далера за него не возьмешь.
Хорошо еще, что она успела убрать комнату: когда мадам Валсет вошла, она так и забегала глазами по всем углам; конечно, соседкам было о чем посудачить насчет того, как мадам Эллингсен ведет хозяйство. Ей никак не удавалось добиться у себя такой же чистоты, как у них, ведь они целыми днями не выпускают из рук половой тряпки!
Мадам Валсет не слишком разбиралась в фасонах. Она хотела платье с тюникой, какие теперь в моде. А мадам Эллингсен хоть и видела, что заказчица обижается, но все-таки доказывала, что из ее грубого, тяжелого материала такого платья не сошьешь, да и фасон не пойдет к ее полной, массивной фигуре.
Нет, шить надо юбку со строчкой и жакет! Сейчас, на примерке, мадам Валсет сама должна в этом убедиться.
Сегодня во время примерки мадам Валсет, как всегда, тараторила, не закрывая рта. Она не уставала перепевать рассуждения своего мужа, а он наизусть знал все, что пишут в газетах.
— Как доходит до прокладки мостовых, проведения газа и налогообложения, то Осло и Старый город всегда обижают. А в центре еще устраивают фейерверк! И ведь находятся же такие, что пляшут, да бездельничают, да превращают ночь в день, в то время как бедняки сидят на воде и на хлебе…