Хьюстон, у нас проблема

– Прости меня, любимый, пожалуйста, прости.

И к тому же она думала, что этим своим «прости» она все исправит. Повернет время вспять. Перечеркнет всю фальшь и вранье, которые были между нами.

Типичная женщина.

А я не хотел ее извинений. Я вдруг почувствовал, как страшно мне не хватает отца, – а ведь мать так старательно пыталась не дать мне ощутить это чувство утраты.

– Ты такой способный мальчик, милый…

Я не был мальчиком.

Я чувствовал, что начну сейчас выть – если не отправлюсь немедленно домой, что если сейчас же не уйду – то случится что-нибудь нехорошее.

Мать выглядела как воплощение несчастья. Глаза у нее были полны слез – но мне все равно надо было уйти.

– Я приду завтра, отдыхай.

– Я тебя очень люблю, – прошептала она.

Я ее тоже любил. И ненавидел.

Одновременно.

Я нищий

Что мне делать с самим собой?

Пот льет с меня ручьем, я открываю в машине все окна, нужно же проветрить, нужно проехаться, нужно с кем-нибудь встретиться.

Я медленно еду по городу, выезжаю на Гданьскую, сейчас прокачусь немного, а потом вернусь домой. Вдавливаю педаль газа до отказа в пол, в задницу полицию, пускай ловят меня, если им так надо, а жара все не спадает, температура выше тридцати градусов, а ведь солнце совсем скоро сядет.

Я еду минут пятнадцать с максимальной скоростью – полиции нет. За Ломянками поворачиваю и снова проезжаю по Варшаве.

Мне не хочется быть одному. Люди сидят в бесчисленных сквериках, вся Варшава высыпала на улицу, у каждого кафе стоят столики, даже на Иерусалимских Аллеях. И везде все занято, люди сидят, разговаривают, пьют воду и кофе. Они не одни.

Около «Цепелии» целыми группками собираются, с пивом или водой в руках. Смеются, болтают, в предвкушении приближающегося вечера они оживлены. А мне вот жить не хочется.

Может, припарковаться и пройтись? Но что я буду бродить один? Что же мне делать с самим собой?

Неужели меня всю жизнь будут обманывать?

Толстого нет, Маврикий есть, можно с ним встретиться, но ведь он притащит с собой Эвку, это как пить дать, не оставит же он ее одну. Бартек звал к ним, но я с ребенком их не хочу разговаривать, тем более через живот и плодные воды. В клуб я один не пойду, буду там как идиот, да и я же на машине.

Может, продуктов купить? А зачем мне продукты? Гераклу есть что жрать, а он, паразит, не жрет.

У моей матери завтра операция, которая может спасти или хотя бы продлить ей жизнь, а я злюсь.

И еще этот долбаный кондиционер. Ну и пусть не работает, хрен с ним. Сам виноват – не надо было его ставить вообще.

Я во всем сам виноват, оказывается.

Поворачиваю в сторону здания суда, там есть круглосуточный магазин, куплю себе сыра и хлеба какого-нибудь. Может, молока еще. Хотя зачем мне молоко?

Парковаться негде, ну конечно, те, кто пришел в кино, паркуются здесь, перед зданием суда, на другой стороне тоже нет свободных мест. Я ищу хоть какую-нибудь дырку, но ряды машин сомкнуты плотно, места нет. Я разворачиваюсь – на Плоцкой тоже есть магазин, а тут все равно не встанешь.

Господи, как же жарко, зной просто невыносимый.

Воды у меня нет, значит, надо купить воду, сыр, хлеб, может, пива еще.

Я останавливаюсь около костела, тут есть место.

Войдя в магазин, я не верю своим глазам: очередь! Просто не верится. Кризис же – и кто-то хочет что-то покупать? В магазине полно радостной детворы – видимо, автобус с какой-то экскурсией припарковался где-то недалеко, вот обязательно им надо было остановиться именно здесь, дети орут, толкаются, хохочут – это история минимум на полчаса.

Я выхожу – лучше уж подожду на улице.

На Вольской трамваи, шум и звон, толпа людей заливает тротуары, машины отравляют воздух.

Грохот и шум, как на рынке в торговый день.

Пережду.

Я сажусь на бордюр вокруг костела.

Закурил бы, если бы сигареты были. Жаль, что не купил.

Тротуар весь заплеванный и покоцанный – вот неужели нельзя раз и навсегда сделать все как надо? Ведь это же шею можно поломать на таком тротуаре.

Я устал.

Урна набок, а бумажки от мороженого валяются на земле. Конечно, никому же не надо, чтобы в этой стране было чисто. И банки от пива еще, мусор всякий… суперместечко.

Я подтягиваю ногой обрывок бумаги, который лежит ближе всего. Реклама пиццы или каких-нибудь языковых курсов? А может, школы танцев?

О’кей. Если это реклама еды – один-ноль в мою пользу, если реклама какой-нибудь школы или адвокатской конторы, например «Волтар и Влотар» – я проиграл.

Поднимать мне ее противно – грязная слишком. Носком ботинка переворачиваю листок и читаю: «…мять».

Кого мять? Что мять? Если речь идет о массаже – я выиграл, если о картошке – проиграл.

Дальше читаем: «…бим».

Что за бим такой? Белый Бим Черное ухо? Если это «любим» – очко в мою пользу, если другое – я проиграл.

Что там дальше? «…жен…» Наверно, про чьих-то жен речь. Хотя откуда и какая связь с «мять»? Мять чьих-то жен? Впрочем, и такое бывает…

Следующее слово: «…рож…». О, вот только рож не хватало. Рожи. Рожи мятых жен. Очень странная реклама какая-то…

Уже с опаской обращаюсь к следующему слову, но вижу только самый его конец: «…ец». Ну, это слово понятное. Это как раз то, что происходит в моей жизни сейчас.

Дальше: «…рак». Ну вот и он. РАК. Большими буквами причем. У моей матери рак. О, может, это реклама онкологии: «Хочешь рак? Позвони нам!» А может, сокращение: «Реклама Агентства Криминала».

Итак, что у нас есть: «Мять бим жен рож ец РАК». Любим мять рожи жен с раком? И полный «ец» при этом.

Читаю дальше: на самом верху – «скорб…». Ну, я бы тоже испытывал скорбь, если бы мне пришлось мять рожи чьих-то жен с раком…

Итак, у меня два варианта: первый – это реклама еды, второй – реклама услуг. Если первое – я выиграл. Если второе – проиграл. Хотя как мятые рожи жен могут быть связаны с едой – я не знаю.

Надо поднять эту мятую рваную бумажку.

Надо же проверить – выиграл ли я.

Бумажка грязная до омерзения. Я пытаюсь поднять ее ногой, прикасаться к ней мне слишком противно – и тут, словно манна небесная, на меня сверху падают… пять злотых. Новенькая, кругленькая, блестящая монетка.

Я вскидываю голову и вижу старушку, которая взирает на меня с нескрываемым сочувствием.

Да ладно!

Она печально качает головой и показывает мне, что да, это для меня, что это не случайно упало.