Хьюстон, у нас проблема

Горлицы – это не наши птицы, они к нам прилетают из Турции, на вид они довольно невзрачные, но я их люблю. Цвета молочного шоколада, только колоратка черная… и в них есть какая-то особая деликатность. Нежность. Что-то такое… целомудренное. Тонкий клювик, мускулистое стройное тело. Когда я наложил на эти кадры Пятую симфонию Бетховена, то даже матушка признала, что, цитирую: «Эти голуби даже ничего получились…»

Голуби!

Во взгляде Марты не было страха, в ее теле не было напряжения.

Она была такая… горлица.

Иолка тогда танцевала на столе в кухне с Толстым – хорошо танцевала, потому что она же уже довольно давно училась сальсе, все им аплодировали, смеху было немерено, а вот Марта одна не смеялась, только смотрела. И глаза у нее были как блюдца. Как у Джуди Гарленд в ее первых фильмах. И не только в первых.

Большие, темно-голубые глаза, да еще плюс черные ресницы и черные брови. И чуть более светлые по сравнению с бровями волосы, постриженные под пажа, блестящие, живые – без всякого там свинства намазанного. Когда она поворачивала голову – волосы ее слегка волновались, как будто были сделаны из тончайшего китайского шелка, и солнце на них бликовало. И на фоне этого окна она выглядела так, будто это место только ее и ждало многие годы. Красивый профиль, выразительный. Она опускала и поднимала голову свободно, так, словно вокруг никого и не было, кроме нее.

Другие женщины на вечеринке были как всегда: декольте до колен, каблуки до неба, сиськи в кучку, волосы все время руками трогают, как будто нужно без перерыва поправлять прическу, голову закидывают назад, словно у них к волосам камень сзади привязан, бедра вперед, ноги выставляют друг за дружкой, хотя на таких каблуках не так это и легко…

А она – она показалась мне какой-то… несовременной. Ничего из себя не изображала, а просто сидела и смотрела.

Была.

Я подумал, что она пришла одна, что чувствует себя неловко, может, и почти никого не знает, – и я подошел к ней и заговорил.

Хвастаться не буду, но женщины от меня не шарахаются. Даже наоборот – я бы сказал, что на недостаток женского внимания мне жаловаться грех. Да мне с девушками и разговаривать-то особо не приходится, потому что они сами падают мне в руки, как слива в компот.

А она спокойно отвечала, что, конечно, она знакома с Толстым, но не слишком близко, что, конечно, она не скучает. И, конечно, спасибо, но пить она не будет, потому что за рулем. И, конечно, не в ее привычках оставлять машину. И к тому же, конечно, она пришла не одна, а со своим молодым человеком.

Меня это немного напрягло – я стал оглядываться по сторонам в поисках ее сопровождающего и никак не мог вычислить, кто же это.

Ни один из присутствующих мужчин не выглядел заинтересованным ею. Все не сводили глаз с Иолки, потому что она продолжала свое выступление на столе, и ни для кого не было секретом, что она весьма вольно относится к контактам между мужчинами и женщинами.

А мужчина, разумеется, не обязан сидеть около своей девушки, как приклеенный.

Когда Толстому приспичило и он пошел за пивом, я его догнал в кладовке и спросил, что это за девушка у окна.

– Высший класс, – ответил Толстый. – Не твой уровень. И потом – она с Иржи.

Сегодня она с Иржи – а завтра нет, меня научила этому жизнь, так что я не сильно расстроился, но краем глаза все посматривал в ее сторону. Иржи оказался страшненьким сморчком, он подошел к ней и взъерошил ей волосы. Я знаю этот жест – сам его иногда использую, это такой собственнический жест, ты как бы метишь территорию, как бы посылаешь окружающим сигнал – «не трогать, мое!», а ей – сигнал «будь довольна, потому что обратил на тебя внимание».

Она довольной не выглядела, дернула головой и сказала что-то, что я, разумеется, расслышать не мог.

Я притворялся, что мне очень весело.

Сидел в кухне с Толстым и Баськой, потом приглядел себе пару, чтобы Марта видела, что я не слишком в ней заинтересован, – женщины всегда больше тянутся к тебе, если ты не обращаешь на них внимания. Но на этот раз это правило не сработало.

А еще попозже моя пара заперлась в ванной с Гражиной.

Которая, ко всему прочему, была еще в то время девушкой Толстого.

И когда я посмотрел на окно – Марты не было.

Она исчезла.

Растаяла.

Испарилась.

Гости, гости дорогие

Ну, наконец-то кто-то соизволил прийти.

Звонок застал меня врасплох – видимо, домофон отключился. Я хватаюсь за пиво, делаю музыку погромче и открываю дверь, принимая непринужденную позу.

В дверях стоит жена Збышека, соседка.

Вот уж не ожидал, честно говоря, что именно она вспомнит о моем дне рождения. Я уже собираюсь радостно улыбнуться ей, хотя мне и не так легко это сделать, ведь мы не сказать чтобы очень дружили с ними, но тут замечаю, что у нее в руках нет ни цветов, ни чего бы то ни было, что могло бы сойти за подарок.

– Можно на минуточку? – выражение лица у нее как у моей матери во время допроса.

– Прошу, – говорю я вслух, а про себя издаю стон.

– Ты один?

– Да-а-а-а… – подтверждаю я, – но я кое-кого жду.

– Можешь сделать музыку потише?

Я неудачник. Дежавю.

– Конечно. Проходи.

– Нет, я на секунду, – и стоит в коридоре.

Я не могу решить, что делать с этим дурацким пивом, иду, делаю тише, возвращаюсь.

Кристина стоит, опершись на косяк.

– Не хочется с тобой ссориться, но я должна тебе кое-что сказать.

И замолкает.

Как обычно. Как все женщины.

Каждая хочет тебе что-то сказать – и замолкает. Как будто, черт возьми, эта фраза требует большой паузы, отделения от всех остальных фраз, требует особых приготовлений, наибольшего напряжения, ожидания, саспенса!

Я терпеливо жду.

Ничего.

– Да? – спрашиваю я все-таки через силу.

– Знаешь, я не знаю, с чего начать…

– Лучше всего с начала, – я пытаюсь шутить, но понимаю, что выбрал неправильный тон.

– Я от тебя этого не ожидала, – говорит она вдруг.

И смотрит на меня, как моя мать смотрит всегда, как Марта смотрела и как смотрели вообще все женщины в моем прошлом.

– Чего? – спрашиваю я, но чувствую, что скоро взорвусь.

Она в претензии, что я их не пригласил? Но ведь я же имею право не приглашать соседей на свой день рождения! А если они уж так хотели – могли бы и сами прийти.

Я не сделал ничего плохого. Ровным счетом ничего. Я чист, как слеза младенца! За исключением разве что слишком громкой музыки, но до двадцати двух часов еще есть время.