Хьюстон, у нас проблема

Ничего.

– Аня вернулась домой и сразу пошла к себе в комнату… – она понижает голос, а я чувствую себя полным идиотом.

Она пришла ко мне сообщить, что ее дочка делает, когда возвращается домой?!!

Да мне это снится!

– Я пошла к ней и спросила, что случилось. А она в таком состоянии, ты себе не представляешь!

Да, разумеется, я не представляю, откуда я могу представлять состояние одиннадцатилетней девочки!

А еще добавлю – я и не хочу представлять!

– Но прошу прощения, я-то тут при чем? Я открыл ей дверь внизу, потому что…

– У нас домофон не работает, но это же не повод для такого поведения, – говорит Кристина, и у меня глаза вылезают из орбит.

– Да, я открыл ей дверь, но я же не знал, что это преступление!

– Не делай вид, что не знаешь, о чем идет речь.

О нет!

В такие игры чужая жена со мной играть не будет. Для этого у нее есть собственный муж.

– Слушай, Крыся, говори, в чем дело, потому что у меня терпение не безгранично!

– Ребенок теперь совершенно разбит. Ты что, не понимаешь, что девочка в подростковом возрасте от такого эпитета может получить психологическую травму?

Я точно не ругался в домофон, прекрасно помню. Ругался разве что в душе, но уж точно не говорил ничего несовершеннолетним девочкам! На это уж у меня ума хватает.

– Слушай, не знаю, что там Аня тебе наговорила, но я тут совершенно ни при чем.

– Ты отпираешься? То есть ты хочешь сказать, что моя дочка врет?!! – мелкая Крыся вдруг стала намного больше и взмахнула руками. Знаю это явление – у птиц тоже так: самочка увеличивается в размерах, когда защищает гнездо. И крылья расправляет, накрывая птенцов.

– Я ничего такого не говорил. Я вообще не понимаю, о чем речь идет!

– Ты заявил ей, что она толстая! Ты вообще понимаешь, что творишь?!! О-о-о-о-о-о-о.

Такие слова могут легко вызвать у женщины мысли о самоубийстве, это я понимаю. Но я этой малявке никогда не говорил, что она толстая! Я вообще никогда никому такого не говорил – зачем мне это? Толстого зову Толстым – так его все так зовут. Зачем мне обижать какую-то девочку? Тем более что я ее едва знаю.

– А-а-а-а! – внезапно меня осенило. – Я же это не ей сказал – я это домофону сказал! Я думал, что это мой друг Толстый пришел.

– Ну так я хочу, чтобы ты ей это объяснил, – решительно заявила Крыся и распахнула дверь. – Я не хочу, чтобы у моей дочери из-за тебя случилась анорексия!

Вот ведь бога душу мать!

То есть я должен объясняться с каким-то недоразумением женского пола из-за того, что она приняла на свой счет то, что я сказал своему другу, потому что думал, что это он, а это оказался не он, но я этого знать не мог по определению? Это же паранойя какая-то! Бред!

– Прошу тебя, – мягко сказала Крыська, и я тут же уступил, в душе ее проклиная.

Я пошел за ней.

Она постучала в дверь и впустила меня в логово льва.

А сама не пошла.

Маленькая блондиночка сидела на постели и смотрела на меня как взрослая женщина, которая хочет меня убить.

– Слушай, это я не тебе сказал, это я другу своему сказал. – Она смотрела на меня как на какого-то извращенца-мерзавца. – Ну, когда ты звонила ко мне, чтобы я тебе дверь открыл.

Ненавижу детей.

А одна из них как раз сидит сейчас передо мной, а глаза ее смотрят на меня в упор, словно два дула пистолетных.

– Ну и давай забудем об этом недоразумении, – я повернулся и пошел к двери с чувством исполненного долга.

– Значит, у меня такой же грубый голос, как у папы? – услышал я плачущий голос за спиной.

Хрень, хрень, хрень!

Все равно – одиннадцать лет женщине или пятьдесят. Обязательно найдут, к чему прицепиться. Все, что ты говоришь, может быть использовано против тебя. Эта безошибочная формула давно уже не является прерогативой только полиции – с нее каждая женщина должна начинать любой разговор с мужчиной, потому что мы идиоты и забываем об этом из-за своего слишком доброго нрава.

– Нет, – поспешно сказал я, – я просто ждал кое-кого. Своего друга. У него прозвище Толстый, потому что он худой как палка.

– Тогда почему вы называете его Толстым? – заинтересовалась девочка.

– Ну так поэтому.

– Не понимаю, – раздраженно сказала она.

– Ну как бы из противоречия. Наоборот. Для контраста. Если бы он на самом деле был толстым – никто его так не называл бы!

– А я думала, ты мне сказал, – вздохнула она с облегчением, но одновременно с грустью.

– Ну что ты! – искренне произнес я и хотел уже уходить.

– А почему ты считаешь, что у меня грубый голос? – губки изогнулись в виде подковки, и глаза наполнились слезами.

Мне стало плохо.

Я сел и огляделся по сторонам.

Теннисная ракетка на стене над кроватью, лампа в виде оранжевой кошки, куклы стоят в рядок на полке, комната маленькая, но уютная. И она под этой ракеткой, худенькая как олененок, только ноги длинные и руки, такая еще неоперившаяся женщинка, но точно в будущем симпатичная.

Отличный кадр.

– Знаешь что, малышка? – я решил быть искренним. Понятия не имею, как там надо разговаривать с детьми, мне это совсем ни к чему. Но я хотел поскорее вернуться домой, допить пиво и завалиться спать, раз уж все обо мне забыли. – Я тебе вот что скажу. Я не очень хорошо разобрал, кто звонил. Я встал сегодня в пять утра, а вчера загулял. Телефон оставил в машине, а машину – в Средместье. И с самого утра меня преследуют неудачи, – я вспомнил, что мне пришлось сегодня пережить, и аж вздрогнул. – Меня поймали полицейские, потому что я пользовался телефоном, я ехал на очень важную встречу и, твою ж любовь, не взял с собой камеру.

– Твою любовь?

– Ну, одним словом, я хотел сказать, что я сегодня очень устал, – (опять я облажался…). – Я упустил свой шанс вернуться в профессию, понимаешь? А потом я вернулся домой, а у меня сегодня день рождения, и никто ко мне не пришел, кроме твоей мамы, которая на меня накинулась за то, что я тебя там как-то обидел. А я еле живой и сыт всем этим по горло.

Я только в этот момент вдруг сообразил, что разговариваю с ребенком, и у меня от стыда кровь в жилах застыла.

А девочка смотрела на меня с пониманием.